Токио. Долго и счастливо

– Звучит серьезно. – Мой тон не слишком убедителен. Я как будто только что проглотила целый рой пчел. У меня внутри все гудит от плохого предчувствия.

Акио хмурится.

– Нет, я не об этом. Это серьезно, но в хорошем смысле. По крайней мере, я так считаю.

– Пожалуйста, – произношу я. – Мне вы можете рассказать все.

Двери открываются, и входит господин Фучигами.

– Ваше Высочество.

Не самое подходящее время, но делать нечего.

– Встретимся во время обеда, – чуть слышно произношу я.

Акио кивает, маска императорского гвардейца уже на своем месте. Я оставила перчатки на подоконнике. Взяв их, следую за господином Фучигами. Акио уже стоит у двери. Когда я прохожу мимо, он незаметно касается пальцем моего запястья. Его прикосновение придает мне мужества. Мои шаги становятся увереннее. Удивительно, каким жизненно необходимым может оказаться одно-единственное прикосновение.

Отец уже ждет в зале. Он мягко улыбается, и мы вместе ступаем на красный ковер. Я иду следом за ним. Коридор украшен бамбуковыми фонарями, висящими друг от друга на равном расстоянии. По ходу я считаю их.

Когда мы уже у дверей, он останавливается.

– Не волнуйся. Помни, что по вечерам они смотрят мыльные оперы и сумо, – шепчет он, подмигивая. – Мы немного побеседуем. Затем я пойду с родителями на балкон. Если хочешь, можешь посмотреть со стороны. Я тоже так делал, когда был маленьким. – Только достигшие совершеннолетия члены императорской семьи могут приветствовать с балкона жителей Японии. Это традиция.

Я немного успокаиваюсь. Улыбаюсь. Храбрюсь. Отец кивает двум придворным в белых перчатках, и двери распахиваются, складываясь как замысловатое оригами. Теперь-то я понимаю: раздвижные двери – это элемент японского мировоззрения. Все мы – части одного целого.

Он входит первым – императорский протокол. Я следую за ним, уже без Марико, господина Фучигами и Акио. Расправляю плечи и делаю несколько вдохов, напоминая себе, что давление – это не беда. Так рождаются алмазы.

Зал для приема огромный и просторный. В комнате присутствуют несколько человек, среди них – старший камергер, босс босса господина Фучигами. Спокойно и неподвижно, как в храме. Но ни капельки не холодно: помещение полностью сделано из кипариса, а стены покрыты тканью с бамбуковыми мотивами. Здесь тепло и приветливо. В центре зала на покрытых шелком креслах сидят императрица и император. Между ними – чайный столик с сервизом. Просто, по-домашнему.

Подхожу ближе и, как в трансе, кланяюсь и произношу правильные слова. Закончив, опускаю взгляд и жду. Уголком глаза вижу отца. Он тоже стоит. Кажется, на мгновение все застыло. Даже время.

– Пожалуйста, – произносит императрица. Голос ее теплый, сухой. – Присаживайтесь.

Приносят кресла, и мы с отцом садимся. Кладу перчатки на колени и, накрыв их ладонями, смотрю на них. Придворный наливает чай и ставит передо мной. Трясущимися руками беру чашку с блюдцем.

– Изуми-тян, – произносит императрица.

Ничего себе, она назвала мое имя с уменьшительно-ласкательным суффиксом. Поднимаю глаза и тут же, смутившись, снова опускаю. Но за это мгновение я смогла разглядеть ее полностью. В ее чертах отражается ее характер: овальное лицо, маленький нос и добрые глаза. Морщинистая кожа цвета пергамента. Блестящие седые волосы разделены пробором и собраны сзади в аккуратный пучок. На ней надето коричневое шелковое кимоно с золотыми и серебряными вставками. Она полна грации.

– Твой отец очень высокого мнения о тебе.

Снова поднимаю глаза. В этот раз окидываю взглядом императора и императрицу. Эти двое окружены безупречной аурой. Мой дедушка маленький, ему почти девяносто лет. На носу у него круглые очки, а под глазами – темные круги: он еще не до конца восстановился после переутомления. Одежда ему немного не подходит по размеру, будто с годами он усыхает. Он принял императорское имя Такэхито. «Хито» означает наивысшую степень добродетели.

– Соно ё на сёсан ни атаи шимасен, – говорю я, отклоняя комплимент.

– Господин Фучигами докладывает, что ты делаешь успехи в учебе, – отвечает императрица. Глаза ее светятся. Изящной, покрытой пигментными пятнами рукой она берет чашку чая и медленно отпивает.

– Мне еще многому нужно научиться, – искренне отвечаю я.

Императрица поджимает губы.

– Да, – подтверждает она, с характерным звоном ставя чашечку на блюдце. – Ты так и не выбрала хобби.

– Нет, но меня увлекает ботаника. – Фух. Сочиняешь на ходу, Изуми.

Она наклоняет голову.

– Годится. У твоего отца пристрастие к орхидеям. – Известно ли ей, что пристрастие моего отца к орхидеям вытекает из его чувств к моей матери? – Чересчур капризные, на мой взгляд. Я предпочитаю азалии. Когда я была маленькой девочкой, я пила их нектар.

Я приободряюсь.

– Я тоже так делала. – По всему участку у нас росли азалии. Маму научила ее мать, а она – меня, как отрывать со стебля цветок и пить нектар. Я всегда думала, что этим наша семья отличалась от остальных. Но, быть может, это нечто большее. Связь с Японией. Невидимая нить. – Есть ли у вас любимый сорт? Мне очень нравится омурасаки.

Я привлекла ее внимание.