Только море вокруг

— Болел, Маркевич взял ее руки, поцеловал в одну, в другую ладонь. — А ты как? Худо тебе, мать?

— Пустое, — Степанида Даниловна с досадой поморщилась — Годы, Олеша. Знать срок подходит…

Алексей опустил глаза, чтобы не выдать вспыхнувшей тревоги. Помолчав, начал рассказывать о себе, о Тане, о Полине Васильевне.

Степанида Даниловна слушала, не перебивая, и в глазах ее попеременно светилось то одобрение, то сочувствие к пережитому им и Таней.

— Почему ж ты Полину-то не привез? — спросила она. — Разве ладно ей одной оставаться?

— Не поехала, — покачал головой Алексей. — Уговаривали мы ее, а она ни за что. «Оторвусь, — говорит, — от привычного мне, от дома, от школы, и… себя потеряю».

— Это верно, — согласилась старушка, сделав вид, будто не заметила его заминки, но безжалостно уточняя ее, — потеряет себя человек, и — конец, не жить. Внука надо бы ей, а еще лучше внучку. Чтобы к жизни ее привязала, к заботам, без которых и жизни-то нет. Погляжу я на вас, Олеша, на тебя да на Таню, — Степанида Даниловна насмешливо почмокала губами, — дураки вы как есть беспросветные.

— Почему? — удивленно поднял Маркевич брови.

— А об этом не мне, а вам думать. Или слепа я была в то лето, как Танюшка у нас гостила? Или, скажешь не видела, что вот оно ваше счастье, — берите. Да, видать, вы слепые, как те котята, в ту пору были, — что ты, что она… А ведь эко-то ладно было бы мне, да и Плине Васильевне, если б не один пришел сейчас, а вот с этакой махонькой, ясноглазой, да чтоб кудеряшки твои на головенке…

Она отвернулась, пошарила рукой под подушкой, отыскивая платок, но сдержалась, сказала так, точно приказывала самой себе:

— Ладно, будет. Видно рано мне на покой, Олеша. И победы дождусь, и кудрявенькую.

И неожиданно спросила:

— Лариска как?

Маркевич опустил глаза под пристальным взглядом старушки.

— По разному мы думаем…

— О матери?

— Да.

— Знаю… — Степанида Даниловна переплела пальцы рук. — Она и ко мне приходила, барышня твоя. И к Василю с жалобами на меня. Покоя девчонке не дает…

— Не отдам я Глорочку! — сжал кулаки Алексей. — Ни за что не отдам!

— Погоди! — старушка подняла узловатый палец. — Однако ты должон понять, Олексей: Ни дочка сейчас не нужна ей, ни ты не нужон. Другое у нее на уме, расчет другой. Знает слабость твою, — не бросишь Лорку, совести не хватит. Да и партийный ты, а у вас, у партийных, с этим строго. Вот и рассчитывает…

— Что!

— Известно, что: гуляй пока, сколько хочется, Мил-дружков хватает. А кончится война, тогда как? Мужики, что теперь в шинелях, по своим семьям разъедутся, что ей делать тогда одной? И решила она, Олексей, привязать на потом тебя Лоркой: заберет дочку, станет жалобы на тебя писать во все концы, — небось, найдутся, которые ей поверят…

— Что же делать? — горько вырвалось у Маркевича.

Степанида Даниловна не ответила, задумалась, как бы взвешивая, прикидывая про себя. Наконец, сказала:

— Нынче что у нас, суббота? Значит, свиристелки обе здесь завтра будут, и Анютка, и Лора. Дай сначала я с ней поговорю, с Лариской: чтобы улеглось у нее все, что с твоим приездом поднялось. Ночевать тебе есть где?

— Найду.

— И ночуй. Когда время придет, я сама тебя к дочери позову…

Старушка умолкла, опустила на глаза морщинистые, в синих прожилках, веки: устала. Маркевич сидел, не решаясь беспокоить ее, хотя и не понял, почему не следует ему встречаться с Глорочкой. Видя, что у Степаниды Даниловны совсем не осталось сил, начал осторожно подниматься на ноги.

— Иди, — голос старушки прозвучал глухо, через силу, — и помни, что я тебе говорила. Василю передай, чтобы на неделе меня домой забрал: недосуг лежать. Иди…

И маркевич на цыпочках вышел из палаты.

Ноги сами собой понесли его к Управлению пароходства. Надо заглянуть в механико-судовую службу, узнать, на каких судах, стоящих в ремонте, не спущен на зиму пар. На одном из них и знакомых можно найти, и временное жилье.

Шел и думал: почему Степанида Даниловна не советует пока видеться с дочерью? И действительно ли у Муси такой расчет? Пожалуй, да: «политика дальнего прицела». Но какая же… гадина! Только дочку жалко: чем и как оградить малышку от этой гадины?

И опять вспомнилась Степанида Даниловна, легче стало от неисчерпаемой мудрости ее: она поможет.

В механико-судовой службе, не удивились вопросу Маркевича, рассказали, где и какие пароходы зимуют.

— Валяй на «Коммунар», — посоветовал долговязый и длиннолицый инженер Мочальский. — Они три дня назад пары подняли.

У Алексея радостно дрогнуло сердце.

— Разве и он здесь?

— Капитальный заканчивают. Почти год проторчали в сухом доке. — Мочальский вдруг посмотрел на него, виновато улыбнулся: — Извини, Алексей Александрович, совсем мы тут замотались. Это ж твой пароход! С тех пор, как долбануло вас прошлой зимой, он и стоит в ремонте. Шпангоуты, понимаешь, пришлось менять по правому борту, механизмы малость покарябало…

Маркевич встал, протянул руку.

— Спасибо, бегу!

Он решил не заходить сейчас к Глотову, — не стоит отрывать от работы, да и на судно хотелось поскорее. Направился к выходу, но сверху, с площадки второго этажа, его окликнул знакомый голос: