Только сегодня

Я вручила Кларе пятерку и позволила им с Джемом самостоятельно пойти к фургону, где уже образовалась очередь. Мы с Генри остались на скамейке и присматривали за ними.

– Ты знаешь высказывание Рильке о драконах? – спросила я Генри.

– Не припомню.

– Хочешь послушать? Это очень красиво.

– Давай, раз так.

– «Быть может, все драконы нашей жизни – это принцессы, которые ждут лишь той минуты, когда они увидят нас прекрасными и мужественными. Быть может, все страшное в конце концов есть лишь беспомощное, которое ожидает нашей помощи»[13].

Генри молчал.

– Ну и? – поинтересовалась я.

– Да, – откликнулся он, – хорошо звучит.

На пути домой я периодически покрикивала на скачущих впереди мальчишек: «Притормозите!» – а Клара шла рядом, шоркая подошвами по асфальту. Так мы подошли к двери дома Терри и Рафа.

– Ну ладно, я тогда пойду, – сказал Генри, поглаживая дверной молоточек в форме лисицы.

– Нет! – закричал Джем.

– Я снова приду поиграть с тобой, обещаю, – уверил Генри и нежно ущипнул мальчугана за щечку с ямочкой.

Затем он повернулся ко мне:

– Хорошо тебе провести время с родителями, – сказал Генри и поцеловал, едва прикоснувшись губами к моим губам. – До встречи.

Мимолетный поцелуй заставил детей восхищенно вскрикнуть. То же самое произошло и внутри меня.

Двумя часами позже я поджидала Дила на Кинг-Кросс. Завидев меня, он направился ко мне своей фирменной расхлябанной походкой, которую я распознаю за милю. В руках у него был полиэтиленовый пакет, который, казалось, вот-вот порвется под тяжестью пивных банок.

– Привет, бродяга, – сказал он, целуя меня в лоб. – Я затарился жестянками.

Усевшись в вагоне за столиком друг против друга, мы обменялись дневниками.

– Это нечестно, – предупредила я, передавая свой, – у меня уже несколько месяцев не пишется ничего сносного.

– Чем больше перемен, тем больше неизменного, – ответил Дил французской поговоркой, откупорил банку лагера и принялся листать исписанные мной страницы.

Я открыла рубиновый молескин Дила, подавляя желание заглянуть ему в лицо, чтобы увидеть реакцию на прочитанное. О, этот его мелкий почерк! Читать стихи и рассказы из блокнота Дила было не только моей привилегией, но и личной победой над его каллиграфией. Его каракули были просто нечитаемы, и мне потребовались годы, чтобы научиться бегло их распознавать.

– Начни вот с этого. – Дил, перекинувшись через стол, стал листать блокнот. – Вещь недлинная. Интересно твое мнение. Не могу определиться, не слишком ли получилось абстрактно.

Он остановился на рассказе под названием «ПУСТОТА», в котором рассказчик концентрирует все свое внимание на пятне плесени на потолке, описывая его, прибегая к интуитивным, в стиле Джойса, деталям. Получалась своего рода развернутая метафора разрушающейся психики героя.

– Я думаю, то, что надо, – резюмировала я и подняла на него взгляд.

Он уже успел достать карандаш и теперь делал пометки в моем блокноте.

– Ты чего там чиркаешь, засранец? – возмутилась я, открывая банку с коктейлем «Мохито».

– Стихотворение, – не отрываясь от дела, ответил Дил. – Очень хорошее на самом деле. Я просто записал пару предложений.

– Ах, вот как?

– В строке «мало-помалу боль проходит», я предлагаю «улетучивается» – «мало-помалу боль улетучивается». Так лучше, как ты думаешь? Я в курсе твоей аллергии на аллитерацию…

– Нет, ты прав, так лучше, – перебила его я. – Твое здоровье!

Он скорчил в ответ нелепую гримасу, и мы вернулись к дневникам. Так прошла первая половина нашей поездки: Дил, пожевывая карандаш, делал загадочные пометки на страницах моего дневника, а я, с одной стороны, была впечатлена его творческим ростом и с другой – встревожена усиливающейся мрачностью избираемых им тем.

– Итак, – Дил отложил мой дневник и открыл пачку чипсов с солью и уксусом. – Как делишки?

– Хорошо, – сказала я со вздохом, и мы улыбнулись друг другу. – Нет, я хотела сказать, что все у меня в порядке. Генри, – начала я и остановилась, засомневавшись, стоит ли ему об этом рассказывать, – приходил сегодня ко мне, чтобы вместе погулять с детьми.

– Серьезно?

– Да.

– Зачем это ему?

– Захотел. Я думаю, он собирается помогать воспитывать Беара.

Дил бросил на меня оценивающий взгляд.

– Что? – спросила я.

– Это твое стихотворение под названием «Весна», это же о нем? Этот «ты» – это же Генри, да?

– Вообще-то, это задумывалось как песня, – уклончиво ответила я. – Черт, как я скучаю по Эдинбургу! Все-таки здорово иметь пианино в доме.

– Вечно ты вспоминаешь Эдинбург, будто там училась.

– Я практически перевелась, – буркнула я в оправдание.