Только сегодня

Мы боялись Лин. Я даже думаю, ее боялись вообще все. Как-то раз Дил, увидев ее, прошептал мне: «Ого, это прямо криат ям суф». На что я тогда, совершенно справедливо, спросила, что за чертовщину он несет. И Дил пояснил, что имеет в виду расступающиеся воды Красного моря. И он был прав. Создавалось впечатление, что своим присутствием она сотрясает атмосферу вокруг себя. И чувствительные натуры ощущали потребность спрятаться. Мы с девчонками до сих пор хихикали от недоумения, когда вспоминали, как Лин на родительском собрании довела до слез нашего учителя математики мистера Макинтоша.

За все годы, что мы дружим с Джесс, я так и не постигла правила приветственных объятий с ее матерью. Собственные объятия Джесс с матерью были настолько формальными, что вызывали лишь печальные чувства: изящные руки моей подруги обвивали Лин ровно на одно мгновение, за которое Лин успевала демонстративно кашлянуть. Поэтому Джесс, взращенная на строгой диете благопристойности, за рамки которой она не позволяла себе выходить, постоянно нуждалась в более теплых отношениях.

– Я заварила свежий жасминовый чай, – сообщила Джесс, машинально заправляя якобы выбившуюся прядь волос.

– Можно просто воды, дорогая, спасибо, – ответила Лин.

Стол, за которым мы расселись, был безупречно чист. Одному богу известно, как рано Джесс пришлось встать, чтобы навести такой блеск.

Вообще-то, я завидовала квартире девчонок. Сочетание перфекционизма Джесс с живой фантазией Милы придавало этому месту абсолютную женственность. На полках соседствовали ароматические свечи Джесс с толстенными томами по истории, хранившимися со времен учебы Милы в Эдинбурге. В холодильнике ореховое молоко уживалось со свежей рыбой. На диване уступчиво контрастировали старый батик бабушки Милы и роскошный кашемировый жаккард Джесс. Коротание вечеров в этом девичьем царстве никогда не вызывало ощущений, что вы пропускаете что-то более интересное где-то там в городе, что было основным синдромом моих бдений у себя во флигеле в компании с тоскливой сигаретой. Но при этом, приютившись вечером в их жилище – когда окна нараспашку, магнолии склоняют свои восковые бутоны, распита вторая бутылка вина, а мы ведем непринужденный разговор, – я снова чувствую себя четырнадцатилетней, когда мне предлагают облегченные задания по математике, так как для серьезных задач я еще не доросла. И мне кажется, меня выводят за скобки нашего тройственного договора о дружбе. Я представляла себе, как они, ужиная перед телевизором после долгих трудовых будней, делятся кучей мельчайших подробностей, составляющих их повседневную жизнь. Обсуждают действительно взрослые проблемы, такие как корпоративные встречи или в каком вагоне метро обычно больше свободных мест. Мои же вкрапления в общий разговор в виде анекдотических историй о проделках Клары или Джема или коротенькие видеоролики, заснятые на телефон, выглядели детским лепетом на лужайке по сравнению с их ежедневными поездками на работу и служебными перипетиями. Девчонки всегда смеялись над моими россказнями, неизменно умилялись моим видео, но все это с видом взрослых членов семьи, снисходительно выслушивающих непримечательные, незначительные сплетни.

– Как у тебя дела, Джони? – спросила Лин, так искусно завуалировав свое равнодушие подчеркнутой вежливостью, что оно едва улавливалось.

– Спасибо, хорошо, – ответила я чуть ли не с поклоном головы.

Джесс, стоя за спиной Лин, заметила это и усмехнулась.

– Ты по-прежнему няня?

Совершенно резонный вопрос, но почему-то прозвучал как оскорбление.

– Ага, да, – стараясь не мотать головой, ответила я. – Мне нравится. Дети чудные существа, такие обворожительные. У малышей многому можно научиться, я считаю.

Лин молчала, словно ожидая, что я конкретизирую свое утверждение и, ссылаясь на личный опыт, докажу его правдивость. Джесс поставила на стол чашки с чаем для себя и меня и стакан воды со льдом и кусочком лайма для Лин.

– А как ты, мам? – спросила Джесс, усаживаясь рядом со мной.

Лин сделала несколько жадных глотков, запустив в рот кусочек льда.

– Прекрасно, – ответила она и раскусила лед.

От хруста я невольно поморщилась.

– Утром пробежала десять километров меньше чем за час, – сообщила Лин, посасывая лед.

– Ого! – вырвалось у меня.

– Не настолько, но я работаю над этим. Чтобы было «ого», надо сократить до пятидесяти минут.

– Как работа? – спросила Джесс.

– Работа как работа, – пожала плечами Лин, и проглотила остатки льда. – А что у вас новенького, девочки? Есть чем похвастаться?

Мы с Джесс переглянулись.

– Э-э… – начала было я, но Лин перебила:

– Как там твой друг, Джони, который еврей? Забыла имя. Он мне понравился.

– Мам, не надо так говорить.

– Как?

– Еврей.

– Почему? Он не еврей?

– Нет, он еврей, но…

– Ну так а в чем тогда проблема?

– Просто это неэтично – идентифицировать кого-либо исключительно по его национальности, – сформулировала Джесс и добавила: – Я так думаю.

– А ты что думаешь, Джони?

– Ну… Я не думаю, чтобы Дила это сильно расстроило, но…

– Дилан! – воскликнула Лин. – Вспомнила! Ну и чем он занят?