Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Предельно упрощенные, вещественно выпуклые сочинения Рэнд контрастны нарочито трудным текстам Арендт. Почитаемая миллионами и презираемая интеллектуалами, Рэнд переносит философскую речь в обращение масс. Новые и сложные идеи воплощены в простейших литературных формах. Положительные герои всегда красивы, умны и благородны; отрицательные герои подлы, глупы и уродливы. Это эстетика массовой культуры, по форме близкая соцреализму, а по содержанию ему противоположная. Капреализм гораздо жизненнее. В условиях капитализма массовое производство не обезличивает товар, а массовое потребление не лишает его духовной ценности, потому что производитель и потребитель осуществляют свободный выбор. Суть этой системы – по Рэнд, не только самой эффективной, но и самой нравственной – в свободе. Философ капитализма и его практик, Рэнд сумела создать то, что хотела: успешный потребительский товар, который выдерживает массовое производство, не теряя своей ценности.

Обе наши героини сохранили пожизненный интерес к политическому опыту, полученному в родной стране с ненавистным режимом. Не стоит это интерпретировать в психоаналитическом плане, как навязчивое и неизбежное возвращение травмы или, в данных случаях, ранних политических впечатлений. Более интересно понять мучительную память Рэнд и Арендт как подтверждение идеи Ясперса о метафизической вине. Эту вину чувствуют даже те, кто сам не подвергся насилию и не применял насилия. Ее чувствует каждый, кто жил в эпоху тотального несчастья и кому удалось уцелеть. Рэнд и Арендт научились чувствовать старую боль в новых условиях, используя европейскую память для объяснения американского мира. Обе выстраивали сложные антиутопические конструкции, чтобы предупредить мир о неизбежном будущем, казавшемся им похожим на прошлое, которого они сумели избежать. Их голоса, звучащие из другой, более удачливой страны и к ней обращенные, доносят до нас мучительные воспоминания об их несчастных родинах, и это тайное знание объясняет их необыкновенную продуктивность. Счастливые беженки, Рэнд и Арендт продолжали быть связаны памятью, от которой не хотели освобождаться.

9. Авторство под луной Пастернак и Набоков

Самый богатый текст не живет в одиночку. Параллельное чтение дает улики и связки, которых не найти, если в воображении царит один автор. Чтение двух писателей, живших по разные стороны Атлантики, просвечивает каждого из них проникающим светом, исходящим от другого. Благодаря Набокову мы иначе смотрим на конструкции Пастернака, благодаря Пастернаку по-новому слушаем лейтмотивы Набокова.

Эти авторы мало что делают без смысла, но редко делают свои смыслы прозрачными. И все же вымысел погружен в историю даже тогда, когда пытается из нее выйти. Почему у Фердинанда из «Весны в Фиальте» «египетские глаза», а у Евграфа из «Доктора Живаго» «киргизские глаза»? Почему Евграфа зовут Евграф, а Арчибальда Муна из набоковского «Подвига» зовут Мун? Мы не знаем ответа на все эти вопросы, только на некоторые; но всякий прирост нашего знания отмечается, как вехами, лучше – хоть и не полностью – понятыми деталями.

Разговор прозаика с поэтом

Предполагая, что их диалог продолжался пунктиром в течение полувека и оставил важные следы в работе обоих авторов, я представлю доступный мне сравнительный материал в хронологическом порядке, подчеркивая сходства и влияния, но стремясь не забыть о различиях. Жизненные пути двух наших авторов были скорее симметричны, чем похожи друг на друга. Они оказались по разные стороны железного занавеса, – а проходил он через океаны и души. Они достигли вершины мировой славы в один и тот же момент, совпавший с вершиной холодной войны. Они продолжали общую традицию и до некоторого момента писали на одном языке.

Оба росли в среде либерального и космополитического Просвещения, в России всегда оппозиционного к власти: Набоков в семье русских англофилов, Пастернак в семье ассимилированных евреев. Пастернак учился в Москве и Марбурге; Набоков учился в Петербурге и Кембридже. Семьи обоих эмигрировали, но Пастернак, в отличие от Набокова, не последовал за родителями. Оба выбора полны литературно-политического смысла. Пастернаку, бывшему на девять лет старше Набокова, удалось завоевать популярность в первые годы революции. Набоков, сын известного политика, имел больше оснований бояться новой власти, чем Пастернак, сын известного художника.