Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Читая «Атланта», Алан Гринспен восклицал: «Айн, это невероятно. Никто никогда не показывал, что на самом деле значит индустриальный успех»[693]. Тексты, написанные иммигрантами, нередко вызывали у американцев именно такое чувство – скорее удивление, чем восхищение. У Рэнд индустриальный успех значил моральную победу, доблестное свершение, современное деяние: с этим не согласились бы современники по обеим сторонам спектра – ни Мизес, ни Арендт. Хотя роман был и остается чрезвычайно популярен, история шла другим путем. В 1961 году разочарованная Рэнд объявила о культурном банкротстве Америки. Левые интеллектуалы завладели университетами, социальными службами, печатью. Они утверждают, что «Америка, самая благородная и свободная страна на земле, политически и морально ниже Советской России, самой кровавой диктатуры в истории»[694]. Лишь мир бизнеса свободен от коллективизма; но его не слышно и не видно, потому что ему отсечен выход к публике. Чтобы избежать индустриальной контрреволюции, Америке нужна интеллектуальная революция. В книжке 1961 года «За нового интеллектуала» Рэнд предсказывала поколение, которое воссоединится с бизнесом, оставит мистику, поверит в силу разума, признает ответственность идей за события, например за экономическое развитие. Впереди еще был 1968 год, но потом поколение хиппи сменилось поколением яппи.

Рэнд не любила слова «либерал» и не признавала себя консерватором. Ее не устраивал существующий порядок вещей, она утверждала его опасность и призывала его переделать: при чем тут консерватизм? «Объективисты не являются „консерваторами“. Мы – радикалы от капитализма; мы боремся за ту философскую фазу, которой капитализм еще не прошел и без которой он осужден на гибель»[695]. Результатом этой гибридизации была редкостная политическая порода: правый радикализм. Фигуры Тэтчер, Гринспена и, наконец, Трампа показывают, что идея не была совсем утопической. Но Рэнд идет дальше и делает полный круг. В своем русско-американском опыте она ищет гарантии того, что бедствия России не повторятся в Америке. Объявляя национальную забастовку в «Атланте», бизнесмены перехватывают методы классовой борьбы у социалистов, чтобы спасти Америку от социализма. Темперамент и настойчивость, с которыми Рэнд обличала и создавала врагов, куда более свойственны стилю советской родины. Как избавление и рецепт Рэнд предлагает большому бизнесу Америки осуществить всеобщую стачку, более всего напоминающую события 1905 года в России, время и место появления автора на свет.

Неначатый спор

В отношении к ключевым проблемам нашей цивилизации, как труд, материальность и рациональность, нет мыслителей более разных, чем Айн Рэнд и Ханна Арендт. Знали они работу друг друга или нет, спора между ними не состоялось, и это вряд ли кажется удивительным: политикам приходится спорить со своими противниками, интеллектуалам легче оставаться в своих пузырях и спорить с единомышленниками. Рэнд преклонялась перед людьми инженерного труда, создающими сильные машины, высокие здания, умные приборы и, вместе с этим и сверх этого, сам капитализм. Новый капиталистический человек восстановит забытое единство тела и духа. Технические гении, мастера переработки материи в товары, освободят людей от всего, что мешает им жить и работать. Арендт, наоборот, отрицала человеческое содержание техники, товаров и материальности. Стремление людей к свободе и общению не соприкасается с их стремлением создавать вещи, обмениваться ими и покупать новые. Эти две реальности столь же отличны, как дух и плоть. Освобождение человека совершается в сфере публичной речи и не имеет ничего общего с материальностью жизни.

Романтика героического действия, неприятие социальной жизни и протест против массовой культуры обусловили особенный стиль Арендт. Герметическая сложность мысли сочетается с резкостью монологических формул, которые чаще заявляются, чем доказываются. Читатель Арендт чувствует себя объектом ее критического взгляда и, пожалуй, осуждения. Это о нем, человеке массовой культуры, говорится так много нелестных слов. Обличения обращены ко мне, но моего ответа не ждут и не предугадывают. Арендт продолжала традицию немецкой философии, скрещивая ее с экзистенциальным опытом ХХ века, трагедией Холокоста и свободомыслием Гринвич-Вилледж. Философ заброшенной в мир элитарности, Арендт искала и находила свое особенное звучание: тихую и высокую, ни с чем не смешивающуюся ноту, которая слышна немногим и не подхватывается почти никем.