Толстой

Ведя образ жизни, который он считал правильным и приличным, Иван Ильич сам привел себя к такому финалу. Болезнь не считается с приличиями, она приходит в любое время, и ее нельзя запихнуть в рамки, но это становится понятным только тогда, когда ты болен. «Страшный, ужасный акт его умирания, он видел, всеми окружающими его был низведен на степень случайной неприятности, отчасти неприличия (вроде того, как обходятся с человеком, который, войдя в гостиную, распространяет от себя дурной запах), тем самым “приличием”, которому он служил всю свою жизнь; он видел, что никто не пожалеет его, потому что никто не хочет даже понимать его положения».

Так что же чувствует главный герой, какие мысли к нему приходят? Мучаясь от бессилия, Иван Ильич пытается задать вопрос о смысле своих страданий. В такие моменты, невзирая на веру или отсутствие оной, все люди обращаются к Богу и внутрь себя.

«Он плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога, об отсутствии Бога. “Зачем ты все это сделал? Зачем привел меня сюда? За что, за что так ужасно мучаешь меня?”» Он и не ждал ответа и плакал о том, что нет и не может быть ответа. Боль поднялась опять, но он не шевелился, не звал. Он говорил себе: “Ну еще, ну бей! Но за что? Что я сделал тебе, за что?”

Потом он затих, перестал не только плакать, перестал дышать и весь стал внимание: как будто он прислушивался не к голосу, говорящему звуками, но к голосу души, к ходу мыслей, поднимавшемуся в нем.

– Чего тебе нужно? – было первое ясное, могущее быть выражено словами понятие, которое, он услышал.

– Что тебе нужно? Чего тебе нужно? – повторил он себе. – Чего? – Не страдать. Жить, – ответил он.

И опять он весь предался вниманию такому напряженному, что даже боль не развлекала его.

– Жить? Как жить? – спросил голос души.

– Да, жить, как я жил прежде: хорошо, приятно.

– Как ты жил прежде, хорошо и приятно? – спросил голос».

И Иван Ильич осознает, что его жизнь была пустой, фальшивой, что его жизнь была «не то». Кто разговаривал с ним? Главный герой сомневается в существовании Бога, но все равно обращается к нему, а отвечает ему по задумке автора «голос души, ход мыслей, поднимавшийся в нем». Иван Ильич готов поверить в Бога, поэтому решает исповедоваться и причаститься. «Когда пришел священник и исповедовал его, он смягчился, почувствовал как будто облегчение от своих сомнений и вследствие этого от страданий, и на него нашла минута надежды. Он опять стал думать о слепой кишке и возможности исправления ее. Он причастился со слезами на глазах.

Когда его уложили после причастия, ему стало на минуту легко, и опять явилась надежда на жизнь. Он стал думать об операции, которую предлагали ему. “Жить, жить хочу”, – говорил он себе. Жена пришла поздравить; она сказала обычные слова и прибавила:

– Не правда ли, тебе лучше?

Он, не глядя на нее, проговорил: да.

Ее одежда, ее сложение, выражение ее лица, звук ее голоса – все сказало ему одно: “Не то. Все то, чем ты жил и живешь, – есть ложь, обман, скрывающий от тебя жизнь и смерть”. И как только он подумал это, поднялась его ненависть и вместе с ненавистью физические мучительные страдания, и с страданиями сознание неизбежной, близкой погибели». Здесь нам становится понятным, что герой не думал о спасении души, что его вера – просто способ выторговать себе жизнь. Иван Ильич надеялся, что причастие сможет продлить его существование, а когда понимает, что это не сработало и он все равно умрет, в нем разливаются ненависть к живой жене и боль.

И наконец, финальная сцена, кульминация сюжета – миг до смерти и смерть.

«В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил себя: что же “то”, и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему жалко стало ее.

“Да, я мучаю их, – подумал он. – Им жалко, но им лучше будет, когда я умру”. Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. “Впрочем, зачем же говорить, надо сделать”, – подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал: Уведи… жалко… и тебя… – Он хотел сказать еще “прости”, но сказал “пропусти”, и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо.

И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий».