Толстой

Очень показательны чувства вдовы. Жену усопшего скорее интересует не сама смерть мужа, а то, сколько денег она сможет получить. Получается, что потеря мужа – это сначала финансовая потеря, которую надо восполнить, и уже только потом может идти речь о какой-то привязанности. «Она сделала вид, что спрашивает у Петра Ивановича совета о пенсионе: но он видел, что она уже знает до мельчайших подробностей и то, чего он не знал: все то, что можно вытянуть от казны по случаю этой смерти; но что ей хотелось узнать, нельзя ли как-нибудь вытянуть еще побольше денег».

Дочь с женихом тоже расстроились не из-за трагического события, а из-за необходимости соблюдения периода траура, что мешало им в ближайшем будущем пожениться. «Она имела мрачный, решительный, почти гневный вид. Она поклонилась Петру Ивановичу, как будто он был в чем-то виноват. За дочерью стоял с таким же обиженным видом знакомый Петру Ивановичу богатый молодой человек, судебный следователь, ее жених».

И единственный человек, которого искренне огорчает смерть Ивана Ильича – это его сын. Но здесь Толстой добавляет деталь: «… глаза у него были… и такие, какие бывают у нечистых мальчиков в тринадцать-четырнадцать лет. По всей вероятности, Лев Николаевич намекает на то, что из подростка ничего путного не выйдет. «Из-под лестницы показалась фигурка гимназистика-сына, ужасно похожего на Ивана Ильича. Это был маленький Иван Ильич, каким Петр Иванович помнил его в Правоведении. Глаза у него были заплаканные…»

Картина нерадостная. Что же за человек такой Иван Ильич, коли к нему такое отношение? Давайте разбираться. Толстой пишет: «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная, и самая ужасная». Он был «человеком способным, весело добродушным и общительным, но строго исполняющим то, что он считал своим долгом; долгом же своим он считал все то, что считалось таковым наивысше поставленными людьми». У него имелись образцы для подражания, коим он и следовал. Вот из этого отрывка можно сразу понять принципы Ивана Ильича: «Были в Правоведении совершены им поступки, которые прежде представлялись ему большими гадостями и внушали ему отвращение к самому себе, в то время, как он совершал их; но впоследствии, увидав, что поступки эти были совершаемы и высоко стоящими людьми и не считались ими дурными, он не то что признал их хорошими, но совершенно забыл их и нисколько не огорчался воспоминаниями о них».

Нет, нет, Иван Ильич не был злодеем, он исправно исполнял свои служебные обязанности, двигался по карьерной лестнице, обзавелся обычной семьей, обычным хобби. Он имел пристрастие к «жизни легкой, приятной, веселой и всегда приличной и одобряемой обществом», чего, собственно говоря, и достиг. Но именно в этот момент его настигла болезнь, причиной которой было неудачное падение при вешании гардины в новой квартире. И картина жизни резко поменялась.

Болезнь – это уже из разряда чего-то неприличного, смерть еще более неприлична, и в центре подобного сюжета оказался Иван Ильич. Мир перевернулся, он умирал и хотел, чтобы его искренне пожалели, но в обществе «жизни легкой, приятной, веселой, всегда приличной» это невозможно, поскольку приличные люди о таком не говорят и себя так не ведут. В свое безболезненное время Иван Ильич гордился тем, что умеет «исключать все то сырое, жизненное, что всегда нарушает правильность течения служебных дел: надо не допускать с людьми никаких отношений, помимо служебных, и повод к отношениям должен быть только служебный и самые отношения только служебные», – это и пришлось ему испытать на себе.

Например, на приеме у доктора «для Ивана Ильича был важен только один вопрос: опасно ли его положение или нет? Но доктор игнорировал этот неуместный вопрос. С точки зрения доктора, вопрос этот был праздный и не подлежал обсуждению; существовало только взвешиванье вероятностей – блуждающей почки, хронического катара и болезней слепой кишки. Не было вопроса о жизни Ивана Ильича, а был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой». Так он остался один на один с болезнью и последующей смертью.

И только один человек скрашивал его одиночество, буфетный мужик Герасим. «Ему хорошо было, когда Герасим, иногда целые ночи напролет, держал его ноги и не хотел уходить спать, говоря: “Вы не извольте беспокоиться, Иван Ильич, высплюсь еще”; или когда он вдруг, переходя на “ты”, прибавлял: “Кабы ты не больной, а то отчего же не послужить?” Один Герасим не лгал, по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого, и просто жалел исчахшего, слабого барина».