Толсты́е: безвестные и знаменитые

В 1910 году Лев Николаевич Толстой возненавидел Уильяма Шекспира. Возможно, не самого поэта, а только его всем известные пьесы. Возможно, не возненавидел, а просто позавидовал славе покойного поэта, но вряд только этим можно объяснить то, что он понаписал в своё статье под названием «О Шекспире и о драме», опубликованной в ноябре 1906 года в газете «Русское слово»:

«Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: "Короля Лира", "Ромео и Юлию", "Гамлета", "Макбета", я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира».

Для того, чтобы обвинить в безумии Толстого, нужны весомые аргументы, однако обвинить в безумии «значение» просто рука не поднимается. Нельзя же допустить, что слово обладает разумом! Возможно, речь идёт о безумии поклонников Шекспира? Если так, тогда придётся разбираться:

«Та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая своё эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нём несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда».

Толстой и тут неточно выразился. Слава не может быть неправдой, будь то слава гения или «слава» бездаря – что тут поделаешь, если таково общественное мнение? Вот «гениальность» можно подвергать сомнению, однако этот термин вряд ли применим к тем, кто создаёт произведения искусства. Художник может быть кем угодно – безумцем, лицемером, вором и лжецом в реальной жизни – но если создал нечто, доставившее людям эстетическое удовольствие, он заслужил и славу, и почёт, а если повезёт, так и солидный гонорар. Что же касается гениальности, то при большом желании этот эпитет можно применить для прославления учёных и философов, решивших сложную проблему, отчасти полководцев и политиков, но никогда – для прославления поэта или живописца. Причина в том, что настоящее искусство – это не продукт ума, а результат некоего озарения, которое невозможно ни предвидеть, ни просчитать, сколько ни напрягай свои мозги. Только потом уже потребуются и ум, и определённые навыки, и, конечно же, усердие, чтобы воплотить в реальность это озарение.

Далее Толстой предлагает длиннейший аналитический разбор пьесы «Король Лир», сопровождая всё это обширными цитатами из первоисточника. И вот к какому выводу приходит:

«Такова эта знаменитая драма. Как ни нелепа она представляется в моём пересказе, который я старался сделать как можно беспристрастнее, смело скажу, что в подлиннике она ещё много нелепее. Всякому человеку нашего времени, если бы он не находился под внушением того, что драма эта есть верх совершенства, достаточно бы было прочесть её до конца, если бы только у него достало на это терпения, чтобы убедиться в том, что это не только не верх совершенства, но очень плохое, неряшливо составленное произведение, которое если и могло быть для кого-нибудь интересно, для известной публики, в своё время, то среди нас не может вызывать ничего, кроме отвращения и скуки».

Толстой и здесь пытается навязать собственное мнение – это занятие стало для него уже вполне привычным. Однако проповедь моралиста не заменит людям того удовольствия, которое они получают от спектакля или фильма, поставленного по пьесе Уильяма Шекспира. Возможно, «Король Лир» не самое лучшее из его творений, но можно ли на этой основе строить такие обобщения:

«Содержание пьес Шекспира, как это видно по разъяснению его наибольших хвалителей, есть самое низменное, пошлое миросозерцание, считающее внешнюю высоту сильных мира действительным преимуществом людей, презирающее толпу, то есть рабочий класс, отрицающее всякие, не только религиозные, но и гуманитарные стремления, направленные к изменению существующего строя».

Предъявлять такие обвинения драматургу начала XVII века – это против всякой логики и попросту абсурдно, тем более что Россия к началу XX века так и не избавилась от политической цензуры. Гораздо важнее, какими причинами Толстой объясняет появление «незаслуженной» славы английского драматурга:

«Что же значит та великая слава, которою вот уже более ста лет пользуются эти произведения? … Здесь сходятся две крайности: ниже всякой критики, ничтожные, пошлые и безнравственные произведения, и безумная всеобщая похвала, превозносящая эти сочинения выше всего того, что когда-либо было произведено человечеством. <…> Объяснение этой удивительной славы есть только одно: слава эта есть одно из тех эпидемических внушений, которым всегда подвергались и подвергаются люди. Такие внушения всегда были и есть и во всех самых различных областях жизни. <…> С развитием прессы эпидемии эти сделались особенно поразительны».