Том 1

…Да, тогда они вдвоем с Валей шли по переулку, холодная заря догорала за крышами, сосульки розовели на карнизах, а в парке зажегся огнями госпиталь, разом вспыхнул всеми окнами, весело выплыл из-под земли, из-за оснеженных деревьев в ранние мартовские сумерки.

Он был в сухой отутюженной шинели, на сапогах потренькивали новенькие шпоры, и он немного смущался их бодрого, легкомысленного звона; видел, как Валя шла, касаясь губами, наверно, теплого, нагретого дыханием воротника, и молчала, чуть подняв брови.

— Что? — остановилась она. — Что вы хотите спросить?

— Не знаю, — неуверенно ответил он. — Только я сегодня устал, ну просто очень устал. И вдруг вспомнил, что вы живете в этом городе. И, знаете, Валя, подумал: это очень хорошо, что вы живете в этом городе…

— В этом городе вы больше никого не знаете, — сказала она и, отогнув воротник от губ, продолжала: — Как вы нашли меня? И как узнали, что я работаю в госпитале?

— Это было легко.

Начал сеяться редкий нежный снежок. Валя на ходу поймала звездчатую снежинку, сказала:

— Какой мягкий мартовский снег! — И, казалось без всякой последовательности, добавила: — Я знаю, за что вы попали на гауптвахту.

Они остановились. Валя подняла глаза, осторожно сделала шаг к Алексею и, положив руку на его ремень, безмолвно глядела ему в лицо.

Их разделял падающий снег.

Он повторил, стараясь не двигаться:

— Валя, как хорошо, что вы живете в этом городе…

Она отняла руку, подошла к крайнему крыльцу, скатала на перилах снежок, сказала весело:

— Он уже весной пахнет! Чувствуете? Сейчас брошу вон в тот фонарь! Вон, на углу, видите?

Она неловко бросила снежок, засмеялась, и этот смех почему-то напомнил ему знойный, горячий пляж, мягкий шелест волны, белые тенты на песке — милое, давно ушедшее довоенное прошлое…

— Эх вы! Хотите, научу вас меткости? — шутливо предложил Алексей и тоже слепил снежок.

— Хвастун! Ну-ка, ну-ка, покажите свои способности! Вы, конечно же, снайпер, заранее согласна!..

— Хорошо, смотрите!

Он размахнулся — однако снежок не влип в столб фонаря, а пролетел мимо. Но от сильного размаха кольнула резкая боль в груди, там, где после тактических занятий все время тягуче болело, и знакомый солоноватый вкус появился во рту.

— Валя, подождите, — проговорил он, отошел в сторону и сплюнул. И тотчас ясно увидел красное пятно на снегу.

— Что это? — изумленно спросила она. — У вас кровь? Вам что, зуб выдернули? Надо холодное на щеку. Прижмите к щеке снег!

Он неуверенно ответил:

— Да, кажется… зуб.

И, вынув платок, приложил его к губам.

— Помешало, — договорил он с досадой и насильно улыбнулся ей. — До свидания, Валя. Мне пора…

— Что с вами? — неспокойно спросила она. — Идите в училище. Я вас провожу. Идемте же, идемте!

Через четверть часа они расстались.

— …Немедленно врача из санчасти.

И от этого голоса Алексей очнулся: таким знакомым показался ему этот голос, таким много раз слышанным, что он почувствовал жгучую радость: почему, почему здесь комбат Бирюков? И даже в тот момент, когда неприятно-яркий, режущий свет электричества до слез больно ударил по глазам, заставив его прижмуриться, он хотел еще громко спросить: «Товарищ комбат, как вы здесь?», но тут же понял, что это привиделось в бреду. Он смутно увидел над кроватью фигуру капитана Мельниченко; рядом лейтенанта Чернецова, бледное лицо Бориса, и до сознания дошел зыбкий, затухающий его шепот:

— Алеша… что ты?

В батарее — тишина, окна чернели: наверно, глубокая ночь. Мельниченко присел на кровать, спросил сниженным голосом:

— Сильно знобит?

— Немного, товарищ капитан… — прошептал Алексей.

— Понятно, — сказал капитан и потрогал пульс прохладными пальцами, а глаза его напряженно смотрели куда-то в сторону.

И Алексей до пронзительности ясно вспомнил буранную ночь в котловане, тактические занятия, себя, бегущего без шинели, холм, шоссе. Потом опять была Валя, тени снежинок на ее лице, красное пятно на снегу. Его стало давить удушье, оно плотно и вязко подступало оттуда, из ноющей боли в груди, — и снова появился тошнотно-солоноватый вкус во рту.

— Отойдите, товарищ капитан, — успел лишь сказать Алексей, склонившись с кровати.

У него пошла кровь горлом.

В одиннадцатом часу ночи Алексея отвезли в гарнизонный госпиталь: открылось пулевое ранение в правом легком.

В комнате дремотно пощелкивало отопление. Валя села перед зеркалом и, устало расстегивая платье, увидела в глубине зеркала — выглядывало из приоткрытой в другую комнату двери — спрашивающее лицо тети Глаши, подумала: «Не терпится поговорить», и сказала тихонько:

— Конечно, входите. Вася дома?

— Не приходил он. В училище своем ночует, что ли!

Они работали в одном госпитале: тетя Глаша — сиделкой, Валя — медсестрой, уйдя с первого курса медицинского института в начале 1944 года; и хотя тетя Глаша усиленно возражала против ее решения бросить учебу («Вытяну и одна»), она ответила на это: «Будем тянуть вместе», — и ушла после зимней сессии, перевелась на заочный.

— Засыпаешь от дежурства-то? — заметила тетя Глаша. — Бледная ты, ровно заболела. Что так?