Том 1

— Это конечно! А вот у нас случай был. В городке Малине, когда стало непонятно, где немцы, где наши, ночью спим в хате, народу, как обыкновенно, — и на полу, и на печке… Вдруг слышу — за окном мотор ревет. Выглянул, смотрю: «пантера» стоит прямо у двери и стволом-набалдашником водит. Эх, мать честная, думаю…

— Да погоди ты со своей «пантерой», — перебил Матвеев и с наслаждением втянул носом воздух. — Слышь, мокрой почкой пахнет. Апре-ель!..

В тихом этом госпитальном переулке блестели на солнце сквозные тополя, нагретые потоки воздуха волнисто дрожали над их вершинами. Среди синего бездонного неба, сверкая в высоте нежной белизной, кружилась над госпиталем стая голубей, а мальчишка в соседнем дворе в одном пиджачке ходил по крыше сарая и, задрав голову, глядел в синеву, завороженный полетом стаи.

За низким забором дворники обкалывали истаявший лед. Изредка, фырча, проезжала машина, разбрызгивая лужи на тротуары.

Училище находилось в центре города, далеко от госпиталя. Там, наверно, сейчас идут занятия, в классах — солнечная тишина.

— Больной Дмитриев, в палату-у! Ай оглох?

Тетя Глаша вышла на крыльцо и, словно бы из-под очков, с неприступной суровостью ощупала глазами всех поочередно.

— Опять, Петька! А ну застегнись. Ты что, никак на пляже? Или в предбаннике подштанники выставил?

И, подождав, пока спохватившийся Сизов, крякая и ухмыляясь, справился с пуговицами и поясом халата, Глафира Семеновна скомандовала:

— Однако, больной Дмитриев, марш в палату! Ужо насиделся на сырости!

И Алексей умоляющим голосом попросил:

— Еще минуточку, ведь совсем тепло, тетя Глаша…

— Сказано тебе! — цыкнула Глафира Семеновна, взяв его за руку, и настойчиво потянула за собой в палату. — Вам отпусти вожжи, кавалеристы, на голову сядете и погонять будете!

Все знали, что «кавалеристами» она называла капризных больных, и при этих ее последних словах пулеметчик Сизов прыснул:

— Верно! Нашего эскадрону, видать, прибыло! — И, мгновенно погасив веселье под пресекающим взглядом Глафиры Семеновны, сделав независимый вид, почесал за ухом увеличительным стеклом. — Н-да. Народ пошел… хуже публики.

В палате Алексей лег с унылым лицом, просяще поглядывая на Глафиру Семеновну, но та при исполнении своих обязанностей была непоколебима: сунула ему под мышку градусник и ушла, даже не оглянувшись.

Алексей потянул с соседней тумбочки газету четырехдневной давности, прочитал довольно-таки устарелую сводку. Но, судя даже по этой сводке, весь мир кипел, сотрясаемый событиями: Советская Армия, наступая, миновала Карпаты и Альпы, вошла в Болгарию, Венгрию, Австрию, Чехословакию, продвигалась в глубь Германии. Да, там — тоже весна… Размытые, вязкие дороги, лужи, даль в сиреневой дымке, незнакомые деревни и солнце — целый день солнце над головой. Проносятся машины с мокрым брезентом: на перекрестках — «катюши» в чехлах, до башен заляпанные грязью танки. И, как всегда в долгом наступлении, идут солдаты по обочине дороги, вытянувшись цепочкой, подоткнув полы шинелей, идут, идут в туманную апрельскую даль этой чужой, теперь уже, спустя четыре года, достигнутой, притаившейся Германии… «Где сейчас моя батарея?»

Закрыв глаза, Алексей старался представить движение своей батареи по весенним полям — и вдруг из этого состояния его будто вытолкнули суматошные шаги в коридоре, бегущий перезвон шпор и чей-то возглас за дверью:

— Куда нам? Где он?

— Сапоги-то, сапоги, марш к сетке очищать! Грязи-щи-то со всего города притащили, кавалеристы!

В коридоре — топот ног, веселый говор; потом, впустив рыжий косяк солнца в палату, неожиданно заглянула белокурая голова Гребнина; лицо его расплылось в неудержимой улыбке.

— Страдале-ец, привет!

— Сашка!

— Алешка, живой, бес! Неужто ты, а не твоя копия!..

Дверь распахнулась, и, неузнаваемые в белых халатах, стремительно, шумно, звеня шпорами, ввалились в палату Гребнин и Дроздов. А когда Алексей, вскочив с койки, кинулся навстречу, оба одновременно протянули ему руки, столкнулись, захохотали, и Гребнин сразу же попытался оттеснить Дроздова:

— Только, нахал, не прись в атаку, как танк, не то схлопочешь прямой наводкой! Ясно?

А Дроздов так сжал руку Алексея, что у обоих хрустнули пальцы, рывком обнял его, говоря с грубоватой нежностью:

— Здоров! Слона повалить на лопатки можешь! Ну как ты? Что? Ходишь? Вот никогда не видел тебя без формы.

— Не затирать разведку! — кричал Гребнин. — Восстановить алфавитный порядок! Обнаглел, отпусти Алешку, не то тресну по затылку!

— Вот черти, вот черти! Как я рад вас видеть, — повторял дрожащим от волнения голосом Алексей. — Не представляете, как рад!..

От обоих до того приятно веяло теплом улицы, весенним ветром, лица их были до того крепки, свежи, веселы, плечи широки, что вся палата мигом стала маленькой и стали смешными эти узенькие, неловко натянутые на гимнастерки халаты.

— Ну рассказывайте, рассказывайте, — взволнованно торопил Алексей. — Всё рассказывайте, я же ничего не знаю! Садитесь вот сюда на койку, вот сюда!..