Том 1

Из столовой Мельниченко ушел в канцелярию посмотреть расписание. Последние часы в первом взводе — тактические занятия, выбор наблюдательного пункта на местности; в остальных взводах — артиллерия, топография, занятия по классам. Утро было ослепительно солнечным, жестоко морозным, но дымы не поднимались из труб вертикально в сияющее пустое небо, а стлались, сизые тени их ползли по белизне крыш, по свежим сугробам. Стволы орудий плотно заросли инеем, поседели. Возле орудий ходил часовой, из-за поднятого воротника тулупа вырывался пар. Было двадцать пять градусов ниже нуля.

Капитан, щурясь, глядел на белые до рези в глазах сугробы, на слепящее косматое солнце и чувствовал, как голову медленно обволакивает теплая глухота сна. Он потер выступившую на щеках щетину, вызвал дежурного.

— Объявите батарее отбой! Преподаватель тактики в училище?

— Никак нет, еще не приходил.

— Ясно.

Капитан поднялся на третий этаж, к командиру дивизиона.

Положив жилистые руки на подлокотники кресла, Градусов читал какую-то бумагу. Он был в очках, китель расстегнут на верхнюю пуговицу — это придавало ему домашний вид. Увидев капитана, майор застегнул пуговицу, снял очки и сунул их в футляр. Он стеснялся своей старческой дальнозоркости.

— Садитесь, — сказал он, и губы его чуть поползли, готовясь к улыбке.

— Я хотел поговорить с вами, товарищ майор, — начал капитан. — Думаю, что занятия по тактике первого взвода…

— Знаю, знаю, — перебил Градусов, и скупая улыбка осветила крупное его лицо. — Люди вымотались на заносах, так? Вот тоже просматриваю расписание.

Белки его глаз были красноваты после бессонной ночи: час назад он вернулся в училище, усталость чувствовалась в том, как он сидел в кресле, во взгляде, в медленных движениях его большого тела.

Он снова улыбнулся, размышляюще побарабанил пальцами по столу.

— Все это верно, люди устали, — повторил он, мягко глядя на капитана. — Курите! — Придвинул раскрытый портсигар, сам взял папиросу, но только помял ее и аккуратно положил на прежнее место, шумно вздохнул и продолжал ровным голосом: — Но меня вот какой вопрос интересует, капитан. Что подумают сами курсанты, когда поймут, из-за чего мы отменили занятия в поле? Положим, вот вы — строевой офицер, ваши люди всю ночь копали орудийные позиции, устали, а утром вступать в бой. Как вы поступите? Курите, курите… Не обращайте на меня внимания. Я мало курю. — Он потер грудь. — Сдерживаюсь…

«Старик выигрывает время. У него еще нет решения», — подумал Мельниченко.

— Благодарю, — сказал он и отодвинул портсигар. — Я только что курил. Я говорю о самом простом. Люди вымокли, вымотались на заносах, и занятия в поле…

Градусов с ласковой снисходительностью перебил его:

— В данную минуту вы рассуждаете, простите, не как военный человек. Существует, голубчик, великое суворовское правило: «Тяжело в ученье, легко в бою». Золотое, проверенное жизнью правило. Н-да! Не для парада ведь людей готовим, голубчик. И вы-то должны это прекрасно понимать!

— Есть существенная разница между необходимостью и условностью, — проговорил Мельниченко, поднимаясь.

Градусов постучал пальцами по столу.

— Да, капитан, есть разница. Вчера первый взвод сверх меры скверно, если не употреблять других выражений… показал себя: в самую тяжкую минуту этот… из студентов, Полукаров… бросил товарищей, ушел греться, трудно ему, видите ли, стало! Были и у меня такие, как Полукаров, в тяжкие минуты я их не жалел, не щадил, а потом с фронта письма присылали, благодарили! Никого по головке не гладил, а в каждом письме — «спасибо». Именно так!

Градусов встал из-за стола. Был он плотен, широк, с короткой сильной шеей, и если бы не живот, слегка оттопыривающий китель, фигуру его можно было бы назвать красивой той немолодой красотой, которая отличает пожилых военных.

— Так вот. — Он отогнул рукав кителя, взглянул на часы, игрушечно маленькие на его широком запястье. — Ровно через час поднимайте взвод!

Взвод был построен на бугре, в двух километрах от города, где начиналась степь — по ней волнами ходила поземка, шелестела вокруг ног, завиваясь вихорьками.

У преподавателя тактики, полковника Копылова, заметно индевели стекла очков.

Курсанты — с катушками связи, буссолями, стереотрубой, лопатами стояли, переминались в строю; непросохшие шинели влажно топорщились; лица заспаны, бледны; иногда кто-нибудь, сдерживая судорогу зевоты, кусая губы, вздрагивал, глядел в синее пустынное небо с выражением тупой усталости. У Вити Зимина, стоявшего на левом фланге, то и дело клонилась голова, и когда Копылов сказал: «Наша пехота прошла первые рубежи», Зимин, клюнув остреньким носом, будто в знак согласия, встрепенулся и недоуменно глянул на полковника.

Из блистающих под солнцем далей донесся гудок паровоза. Послышались голоса:

— А танкисты далеко уже…

— Я что-то никак не согреюсь. Ноги как чурбаны, а шинель — как кол!..

— Люблю занятия в поле в этакую благодать! Особенно когда мороз и солнце — день чудесный!..

Вокруг невесело засмеялись.

В задних рядах курсанты топали ногами, терли уши.

— Закаляют нас, братцы, на благо общего дела.