Том 1

— Немецкий язык в школе ни в коей мере не удавался мне. Пытка. Лобное место времен боярской думы. А учить — когда? Торчал день и ночь на Днепре, на стадионе нападающим бегал, что твой страус. Или на танцплощадке. Накручивали Утесова до звона в затылке. Ну, приходишь на занятия — в голове пусто, хоть мячом покати. А тут всякие перфекты. Учитель Нил Саввич прекрасно знал мою душевную слабость. Всегда, как нарочно: «Гребнин, к доске!» Иду уныло и чувствую: «Поплыл, как пробка». «Ну, футболист, переведите». И дает фразочку примерно такую: «На дереве сидела корова и заводила патефон, жуя яблоки и одной ногой играя в футбол». В шутку, конечно, для осложнения, чтобы я тонкости знал. Чуете, братцы?

Переждав, когда хохот стихнет, Гребнин со вздохом закончил:

— Смех смехом, конечно. Но как-то мы, братцы, сдадим экзамены?

Одного Бориса не было после отбоя в кубрике; не было его и в учебных классах. Только во втором часу ночи он вернулся в дивизион, и полусонный дежурный, вскочив за столиком, разлепляя глаза, произнес испуганно:

— Старшина?..

— Спокойно, дежурный, — предупредил Борис. — Градусов не поверял дивизион? Отметь: прибыл в двенадцать часов ночи. Ясно?

Глава четвертая

Его разбудило громкое чириканье воробьев. Он озяб — в открытые окна вливалась свежесть зари; одеяло сползло и лежало на полу.

«Сегодня — артиллерия», — вспомнил Алексей, чувствуя тревожный холодок, и, вспомнив об экзамене, повернулся к окну.

На качающихся листьях, тронутых зарей, янтарно горели крупные капли росы. Суматошная семейка воробьев вдруг с шумом выпорхнула из глубины листвы, столбом взвилась в стекленеющее красное небо; кто-то гулко прошел по асфальтовой дорожке — прозвенели шпоры под окнами; наверно, дежурный офицер.

«Если еще прилетят воробьи — срежусь на баллистике, — подумал Алексей и решительно успокоил себя: — А, что будет, то и будет!»

Весь паркет был разлинован румяными полосами, все еще спали — крепок перед утром курсантский сон. Лишь в конце кубрика на койках сидели в нижнем белье взлохмаченный Полукаров с конспектом и Гребнин; дневальный Нечаев, медлительный, непробиваемо спокойный, топтался вокруг них, ворчал сквозь зевоту:

— Какая вас муха укусила? Что вы людей будите? Какой смысл?

Все дневальные после ночи дежурства непременно становятся либо философами, либо резонерами, и, наверняка зная это, Полукаров и Гребнин не обращали на него никакого внимания. Полукаров, листая конспект, почесывал переносицу и говорил утвердительным шепотом:

— Экзамены — это лотерея. А в каждой лотерее есть две категории: «повезет» или «не повезет». Повезет — твое счастье, развивай успех, выходи на оперативный простор. Не повезет — вот здесь-то на помощь тащи эрудицию. Ты должен показать, что вопрос не представляет для тебя никакой трудности. Ты скептически улыбаешься, вроде хочешь сказать: «Ах, ерунда, неужели не мог попасться вопрос потрудней, где можно было бы развернуться!» Но с конкретного ответа не начинаешь. Сначала, как бы между прочим, ты кидаешь небрежно две-три не вполне конкретные цитаты, положим, из Никифорова. — Полукаров глянул на книгу, лежавшую на тумбочке. — Как бы мимоходом, играючи, снисходительно разбиваешь их, основываясь на опыте, скажем, войны. Затем… — Полукаров выразительно поднял брови и скрестил руки на груди. — Затем ты продолжаешь развивать свою мысль, не приближаясь к прямому ответу, но все время делая вид, что приближаешься. Вот тогда, Саша, надобно пыжиться, говорить увлеченно, страстно, надо благородно горячиться и ждать, пока тебе не скажут: «Достаточно». Тогда ты делаешь разочарованный вздох: «Слушаюсь». Пятерка обеспечена. Главное — шарашить эрудицией…

И тут, прерывая Полукарова, дневальный громоподобно оповестил:

— По-одъе-ом!

— Что ж ты, Нечаев, шляпа такая, договорить не дал? — сказал Гребнин сердито.

Вокруг было настоящее лето, с солнцем, горячим песком пляжей, с прохладными мостками купален, с зеленой водой, но в училище шли экзамены, и все радостное, летнее было забыто. С утра в коридорах учебного корпуса толпились курсанты из разных батарей. В классах — тишина, а здесь — приглушенное жужжание голосов; одни торопливо дочитывали последние страницы конспекта; иные, окружив только что сдавшего, назойливо допрашивали: «Что досталось? Какой билет? Вводные давал?»

С трудом протиснувшись сквозь эту экзаменационную толчею, Алексей подошел к классу артиллерии. Тут нитями плавал папиросный дым — украдкой накурили. Возле двери переминались, ожидая вызова, Гребнин, Луц, Степанов и Карапетянц; нехотя листая учебник, Полукаров невозмутимо полулежал на подоконнике, лицо его изображало ледяное спокойствие. Курсант Степанов, как обычно, тихий, умеренный, с рассеянным лицом, близоруко всматриваясь в Алексея, спросил:

— Ты готов, Алеша? Может, неясно что?

— В баллистике есть темные пятна, Степа. Но думаю — обойдется.