Том 1

— Так, так, — с прежней неопределенной осторожностью продолжал Градусов. — Вы утверждаете, что Зимин способный курсант. А вот скажите… это меня интересует: у Зимина есть большое желание стать офицером?

— Товарищ майор, мне трудно ответить на этот вопрос.

— Вы можете не отвечать. Попросите ко мне курсанта Зимина. Временно подмените его другим дневальным.

Он сказал не «вызовите», а «попросите», и это тоже было необычно и непонятно: майор приказывал, но без прежнего жесткого нажима, и взгляд его был размягчен, текуч.

— Слушаюсь! — преувеличенно покорно произнес Борис.

— Подождите минуту. — Градусов выпрямился за столом. — У вас, старшина, большая власть, — проговорил он глуховатым голосом. — Но вы мало, мало требуете с людей. Сегодняшний случай с матчастью непростителен. Вы должны быть безупречны, старшина. Требуйте, тщательно проверяйте выполнение приказаний. И все будет отлично.

— Больше этого не повторится, товарищ майор! — ответил Борис и, выйдя из канцелярии, подумал озадаченно: «Чудны дела твои!..»

Через несколько минут Зимин постучал в дверь кабинета, вошел робко, доложил о себе, и майор пригласил его сесть; пока он устраивался на краешке стула, поправляя тяжелый противогаз, командир дивизиона с пытливым интересом вглядывался в него.

— Во-первых, Зимин, я, голубчик, прошу у вас извинения за то, что прочитал несколько страниц из вашего дневника, — начал Градусов доброжелательно-вкрадчиво. — Ваш дневник… Собственно говоря, не будем говорить о дневнике…

Зимин, краснея, мигнул, выгоревшие ресницы опустились и замерли — мальчишка, обыкновенный мальчишка, с мыслями чистыми, светлыми, как камешки на дне ручья. Он ждал, и почему-то все его внимание было приковано к никелированной крышке чернильницы на столе.

— То, что вам мать прислала посылку, — это не беда, — продолжал майор все так же мягко. — Но вы будущий артиллерийский офицер, вы изучаете уставы, готовитесь к строгой жизни и хорошо понимаете: в казарме не должно быть ничего лишнего, тем более продуктов. Представьте — мы разведем здесь мышей, мыши разносят заболевания, из-за невинной вашей посылки заболеют люди…

Градусов невольно сбивался на тот тон, каким обычно взрослые говорят с детьми; он понимал это, но ничего не мог сейчас с собой поделать: внезапно нежная волна подхватила его, понесла — так этот Зимин золотистыми своими веснушками на носу напомнил сына Игоря, погибшего в Сталинграде, так же сидел тот когда-то на краешке стула, сложив руки на коленях, с выражением скрытого нетерпения.

— Вы любите сладкое? Но не держите его в казарме. Перенесите посылку, ну… хотя бы в каптерку… Приходите, берите в столовую, пейте чай с вареньем… Кто вам может это запретить? И офицеры пьют чай с вареньем. — Градусов кашлянул, пододвинул к Зимину тетрадь на столе. — Вот и все. Дневник я вам возвращаю. Прочитал лишь несколько страниц…

Зимин кивнул с опущенными ресницами.

— Ну хорошо, хорошо. Кстати, я вам советую, обратите внимание на физкультуру. Огнетушитель-то вы выпустили, а? Займитесь боксом в секции. Там много фронтовиков из вашего взвода — Дроздов, Брянцев, Дмитриев там… Можете идти.

Оставшись один, Градусов отпустил крючок кителя, устало прошелся по своему кабинету из угла в угол; толстый ковер глушил шаги, и эта ватная тишина в кабинете была тягостна ему.

Глава третья

Летний разлив заката затопил крыши, четко обозначил верхушки тополей, и в небе было тихо и светло. В такие погожие вечера беззаботным покоем охватывает душу, и тогда думается вдруг, что хорошо бы ехать сейчас по вечерней степи, лежать в сене, слушать сверчков и скрип колес, глядеть, как постепенно гаснут алые облака в высоте и вокруг рождается ночь. Потом телега спустится в низину, заплещется вода под колесами, ощутимо повеет сырым холодком — засыпающая река, окруженная недвижными кустами, еще хранит последние отблески заката, но под обрывами уже скопилась темь; и прохладой тянет по ногам, становится зябко. Телега опять взбирается на бугор, навстречу мягко дует влажным степным ветерком, пропитанным полынью. Вокруг синеет ночь, полная звезд и запахов холодеющих трав.

И неожиданно впереди, на краю неба, заблестят неведомые земные огоньки и затемнеют неясные купы дальних деревьев. Долго ли ехать до них?

Двенадцать часов ночи. Уже прозвучал отбой. Всюду потушен свет, в коридоре горит слабая дежурная лампочка.

Гребнин, стягивая сапоги, шепотом рассказывает своему соседу по койке:

— Знаешь, читал я в одном старом журнале, вроде в «Ниве», не помню, интересную вещь. Офицер один, итальянский, в империалистическую войну внес предложение в министерство. Сапог катастрофически не хватало, так он что же предложил: вместо обуви — солдат закалять, строевую — босиком…

Гребнин снимает гимнастерку, с минуту сидит, притворно позевывая, и наконец спрашивает:

— Оригинально?