Том 1

Когда Дроздов вышел из училища, затянутый ремнем, в фуражке, сидевшей строго на два пальца от бровей, оп почувствовал, что вот сейчас, после душа, по-настоящему испытывает всю прелесть июньского субботнего дня. Возле училищного забора зеленела густая трава, облитая жарким полднем, и жарко было в орудийном парко. Везде было лето — и в голубом небе, и в этой зеленой траве близ заборов, где сухо трещали кузнечики, и в улыбках курсантов, и в часовом, стоявшем со скаткой в пятнистой тени. Всюду пахло горьковатыми тополиными сережками; они, как гусеницы, валялись на плацу, под ногами разомлевшего от зноя часового, на крышах проходной будки и гаражей. Они цеплялись за фуражку Дроздова, за его погоны.

Дежурный по контрольно-пропускному пункту спросил увольнительную, но Дроздов объяснил, что идет в штаб, и вышел через проходную на улицу. Соседний дворник, в переднике с бляхой, известный всему училищу дядя Матвей, поливал из шланга тротуар. В дебрях его дореволюционной бороды торчала поразительная по размерам самокрутка. Упругая струя звонко хлестала в асфальт, в стволы деревьев; вокруг бегали босые мальчишки в намокших майках, стараясь наступить на шланг.

— Брысь отседова! — отечески покрикивал дядя Матвей. — Долго вы, пострелята, будете хулиганить на водопроводе? Чему вас в школе учат, шарлатаны?

Увидев Дроздова, он широко ухмыльнулся, борода разъехалась в стороны, и он, зажав шланг под мышкой, приставил руку к кепке.

— Командиру — здравия желаю!

И Дроздов в ответ тоже приветливо улыбнулся, принял под козырек.

На углу виднелся белый двухэтажный дом — штаб училища, здесь же в тени продавали газированную воду, и стояла очередь, совсем как в Москве в знойный день.

Только что подвезли на машине лед; он лежал прямо на тротуаре большими голубоватыми кусками. Дроздов с удовольствием выпил холодной газировки, хотя пить ему не хотелось: просто решил вспомнить Москву, постоять в очереди, как когда-то до войны, посмотреть, как наполняется стакан пузырящейся, шипящей водой, взять мокрый гривенник — сдачу.

Дроздов легко взбежал по коврику, разостланному на широких ступенях мраморной лестницы, поднялся на второй этаж, в штаб.

В маленькой дежурке двое дневальных сидели у телефонов. Один принимал телефонограмму и записывал в журнале. Другой — белесый, полноватый, с минуту таинственно разглядывал Дроздова, наморщив нос, смежив по-коровьи белые ресницы, — выражение было загадочным сверх меры.

— Значит, Дроздов, — сказал этот дневальный хитрым, всезнающим голосом. — Моя фамилия — Снегирев. Два сапога — пара. Согласен? Иль — возражаешь?

— Меня, кажется, вызывали.

— Хм. Та-ак, — протянул Снегирев значительно. — Так и запишем. Ты откуда сам? Где у тебя, скажем, семья?

— Что за допрос?

— Закурить, скажем, есть? — увильнул от ответа белобрысый Снегирев и еще плотнее смежил коровьи ресницы. — Скажем, на папиросу?

Дроздов выложил папиросы на стол, и Снегирев, закурив неторопливо, выпустил длинную струю дыма, искусно надел на эту струю волнистые колечки, покосился на часы и протянул весьма серьезно:

— М-да-а, такие дела-то, папиросы у тебя сыроватые… Старшина, никак, такие получил? Н-да-а, значит, твоя фамилия Дроздов? Это значит, прадед или какой предок дроздов ловил. А мой — снегирей. Согласен? Иль — возражения?

— Слушай, да хватит тебе, в чем дело? — начиная терять терпение, проговорил Дроздов. — Чего тянешь? Получается как у тех двоих в анекдоте. Один: «Вот дождь идет». А другой: «А я утюг купил». Говори сразу, откуда ты такой хитрый?

— Я? Из второго дивизиона. — Снегирев опять невозмутимо пустил струйку дыма, опять нанизал на нее колечки. — А уйти ты не уйдешь. А может, тебя, скажем, к начальнику училища вызвали, ты откуда знаешь? — И он с независимым видом принялся разглядывать свои сапоги.

— Слушай! — Дроздов поднялся. — Я ухожу.

— Так и уйдешь? — заинтересовался дневальный. — На каком основании?

— Уйду, разумеется! Какого черта!..

— От своего, можно сказать, счастья уйдешь, — сказал Снегирев и наконец с разочарованным вздохом протянул телеграмму. — На. Да ты и не рад, вижу. А я-то, скажем, думал…

Дроздов вскрыл телеграмму, прочитал:

«Получила назначение. Буду проездом третьего. Пятнадцатым, вагон восемь. Вера».

— Проездом… — ошеломленно прошептал Дроздов и пошел к выходу.

— Вот тебе и проездом, — философски заключил дневальный и, всполошившись, закричал вслед: — Папиросы-то, папиросы! — Он догнал Дроздова в коридоре и тут спросил сочувственно: — Хорошая телеграмма-то или плохая? А? Чего ты нахмурился?

Глава шестая

В листве тополей занимался золотистый летний вечер, и Майя сидела на подоконнике немножко боком, так, чтобы солнце освещало на коленях учебник, раскрытый на сто двадцатой странице. С волейбольной площадки во дворе доносился гулкий стук мяча, и она не могла сосредоточиться.