Том 1. Греция

Остается последний вопрос, связанный с проблемой идейного содержания басен, – это вопрос о так называемом «скрытом смысле» басен. Как правило, идея басни представляет собой общее положение, и применение этого общего положения к конкретным жизненным фактам полностью оставляется читателю. Однако в некоторых случаях конкретное применение басенного рассказа может быть задано самим поэтом – но задано лишь намеком, оставляющим место и для других применений, так как всякая однозначность свела бы басню к аллегории, разрушив ее жанровую сущность. Такое подсказываемое автором конкретное применение басенного урока и называется обычно «скрытым смыслом» басни. Принципиальное отношение Федра и Бабрия к этому приему неясно: Бабрий об этом молчит, Федр противоречит сам себе – с одной стороны, он говорит о своих баснях: rara mens intellegit, quod interiore condidit cura angulo (IV, 2, 6–7); с другой стороны, он заявляет: neque enim notare singulos mens est mihi, verum ipsam vitam et mores hominum ostendere (III, прол., 49–50). Однако по крайней мере один пример политического намека мы можем найти у наших баснописцев – но этот политический намек, как ни странно, относится не к современности, а к событиям давнего прошлого.

Это басня 85 Бабрия – о войне собак и волков. Ее большую часть занимает речь полководца собак, «ахейского пса», увещевающего собак не рваться в бой, так как им, разномастным и разноплеменным – кто из Крита, кто из земли молоссов и долопов, кто из Акарнании, Фракии, Кипра, – не так-то легко одолеть единую породу волков. Здесь указанием на «скрытый смысл» служит своеобразие сюжетного строя, не объяснимое внутренней логикой действия. Прежде всего, удивляет редкое у Бабрия перенесение человеческих порядков на животных (выборы стратега и т. д.; ср., впрочем, басню 31, где такое перенесение объясняется пародией); затем, кажется непонятным перечень собачьих пород: в нем пропущены знаменитые лаконские собаки, но упомянуты ничем не замечательные акарнанские и кипрские, вождем же назван ахейский пес, хотя ахейские собаки никогда хорошими не считались; и, наконец, бросается в глаза, что все эти странности легко объясняются, если предположить в этой басне политическую аллегорию из эпохи войн Ахейского союза. В таком случае ахейский пес-командир будет изображать Арата (или какого-нибудь другого ахейского вождя), отсутствие лаконских собак будет объясняться тем, что Спарта в Ахейский союз не входила и в войнах его не участвовала, вся же басня окажется намеком на какую-нибудь войну терзаемого внутренними раздорами Ахейского союза с сильным внешним врагом – этолийцами, македонянами или римлянами. Наиболее вероятным представляется намек на войну против Деметрия II Македонского (239–229 годы до н. э.), так как в этой войне союзниками ахейцев выступали этолийцы и – правда, недолгое время – эпироты с амбракийцами (т. е. молоссы, долопы и акарнанцы)72. Была ли эта басня сложена современными публицистами или позднейшими историками для украшения своих сочинений, неизвестно: Бабрий мог найти ее в каком-нибудь сборнике басенных извлечений из исторических сочинений (вместе с баснями 9, 70, 128, 166, общее происхождение которых установлено Крузиусом).

Других столь же ярких примеров «скрытого смысла» у баснописцев нет. Лишь с сомнением можно предположить, что необычное сюжетное строение некоторых басен также объясняется намеками на какие-то нам неизвестные конкретные события: так, у Бабрия описательная басня 102 может быть комплиментом какому-нибудь императору или наместнику, а у Федра сюжетно неслаженная басня I, 17 могла намекать на участь какого-нибудь современника. Понятно, что при суждении о таких баснях нужно быть очень осторожным, чтобы не принять за политический намек случайную композиционную неловкость или жанровый эксперимент73.