Том 1. Лирические произведения

Скоро встретим
           товарищей,
возвратившихся
           сверху.
Скинут шапки
           да варежки
да проделают
           сверку.

Перед днями

           хорошими
шапки теплые
           стащат,
у кого
           отморожено,
а кого
           недостача…

Там,

           где воет и мечется
море,
           льдом облитое,
будет жить
           человечество
голубой
           теплотою.

Будем петь,

           созывая,
кто смелее
           и гибче,
острова
           называя
именами
           погибших.

АЛАДИН У СОКРОВИЩНИЦЫ

Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам.

Откройся, Сезам!

Я тебя очень прошу — откройся, Сезам!
Ну, что тебе стоит, — ну, откройся, Сезам!
Знаешь, я отвернусь,
а ты слегка приоткройся, Сезам.
Это я кому говорю — «откройся, Сезам»?
Откройся или я тебя сам открою!
Ну, что ты меня мучаешь, — ну,
откройся, Сезам, Сезам!
У меня к тебе огромная просьба: будь любезен,
не можешь ли ты
открыться, Сезам?
Сезам, откройся!
Раз, откройся, Сезам, два, откройся, Сезам, три…
Нельзя же так поступать с человеком, я опоздаю,
я очень спешу, Сезам, ну, Сезам, откройся!
Мне ненадолго, ты только откройся
и сразу закройся, Сезам…

Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам.

МЕЛКИЕ ОГОРЧЕНИЯ

Почему
            я не «Линкольн»?
Ни колес,
              ни стекол!
Не под силу
                   далеко
километрить
                      столько!
Он огромный,
                      дорогой,
мнет дорогу
                    в сборки.
Сразу видно:
                       я —
                               другой,
не фабричной
                           сборки.
Мне б
             такой гудок сюда,
в горло, —
               низкий,
                          долгий,
чтоб от слова
                       в два ряда
расступались
                           толпы.
Мне бы шины
                      в зимний шлях,
если скользко
                         едется,
чтоб от шага
                        в змеях шла
злая
         гололедица.
Мне бы
              ярких глаза два,
два
          зеленоватых,
чтобы ка́пель
                      не знавать
двух
        солоноватых.
Я внизу,
              я гужу
в никельные
                         грани,
я тебя
            разбужу
утром зимним
                           ранним.
Чтоб меня
                 завести,
хватит
            лишь нажима…
Ну, нажми,
                ну, пусти,
я
    твоя машина!

ПОЕЗД В БЕЛОРУССИЮ

Предутренний воздух и сумрак.
Но луч!
               И в кустарную грусть
на сурмах,
                на сурмах,
                                  на сурмах
играет зарю Беларусь.

А поезд проносится мимо,

и из паровозной трубы —
лиловые лошади дыма
взлетают, заржав, на дыбы.

Поляны еще снеговиты,

еще сановиты снега,
и полузатоплены квиты
за толпами березняка.

Но скоро под солнцем тяжелым

и жестким, как шерсть кожухов
на квитень нанижутся бжолы
и усики июльских жуков.

Тогда, напыхтевшись у Минска,

приветит избу паровоз:
тепла деревянная миска,
хрустит лошадиный овес.

И тут же мне снится и чуется

конницы топот и гик,
и скоро десницу и шуйцу
мы сблизим у рек дорогих.

Чудесный топор дровосека,

паненка в рядне и лаптях…
Прекрасная!
                         Акай и дзекай,
за дымом и свистом летя!

НАД НАМИ

На паре крыл
(и мне бы! и мне бы!)
корабль отплыл
в открытое небо.

А тень видна

на рыжей равнине,
а крик винта —
как скрип журавлиный.

А в небе есть

и гавань, и флаги,
и штиль, и плеск,
и архипелаги.

Счастливый путь,

спокойного неба!
Когда-нибудь
и мне бы, и мне бы!..

НА КРУГОЗОРЕ