Том 1. Первая книга рассказов

– Насчет чего же?

– Насчет греческого.

– Разве у вас не все благополучно?

– Нет, у меня три с плюсом.

– Так чего же вам?

– Нет, я вообще хотел поговорить с вами о греческом, и вы, пожалуйста, Даниил Иванович, позвольте мне прийти к вам на квартиру.

– Да, пожалуйста, пожалуйста. Адрес мой знаете. Хотя это более чем замечательно: человек, у которого все благополучно, – и желающий приватно говорить о греческом. Пожалуйста, я живу один, от семи до одиннадцати всегда к вашим услугам.

Даниил Иванович стал уже подыматься по половику лестницы, но, остановись, закричал Ване: «Вы, Смуров, не подумайте чего: после одиннадцати я тоже дома, но ложусь спать и способен уже только на самые приватные объяснения, в которых вы, вероятно, не нуждаетесь».

Ваня не раз встречал Штрупа в Летнем саду и, сам не замечая, поджидал его, всегда садясь в одну и ту же аллею, и, уходя, не дождавшись, легкой, несмотря на преднамеренную медленность, походкою, зорко всматривался в похожие на Штрупа фигуры мужчин. Однажды, когда, не дождавшись, он пошел обойти часть сада, где он никогда не бывал, он встретил Коку, шедшего в расстегнутом паль-то поверх тужурки.

– Вот ты где, Иван? Что, гуляешь?

– Да, я довольно часто здесь бываю, а что?

– Что же я тебя никогда не вижу? Ты где-нибудь в другой стороне сидишь, что ли?

– Как придется.

– Вот Штрупа я каждый раз встречаю и даже подозреваю – не за одним ли и тем же мы и ходим сюда?

– Разве Штруп приехал?

– Некоторое время. Ната и все это знают, и какая бы Ната ни была дура, – все-таки свинство, что он к нам не является, будто мы какая-нибудь дрянь.

– При чем же тут Ната?

– Она ловит Штрупа и совершенно зря это делает: он вообще не женится, а тем более на Нате; я думаю, что и с Идой-то Гольберг у него только эстетические разговоры и я напрасно волнуюсь.

– Разве ты волнуешься?

– Понятно, раз я влюблен! – и, позабыв, что он разговаривает с не знавшим ее дел Ваней, Кока оживился: – Чудная девушка, образованная, музыкантша, красавица, и как богата! Только она – хромая. И вот хожу сюда каждый день видеть ее, она здесь гуляет от 3–4 часов, и Штруп, боюсь, ходит не затем же ли.

– Разве Штруп тоже в нее влюблен?

– Штруп? Ну, уж это атанде, у него нос не тем концом пришит! Он только разговоры разговаривает, а она-то на него чуть не молится. А влюбленности Штрупа, это – совсем другая, совсем другая область.

– Ты просто злишься, Кока!..

– Глупо!..

Они только что повернули мимо грядки красной герани, как Кока провозгласил: «Вот и они!» Ваня увидел высокую девушку, с бледным кругловатым лицом, совсем светлыми волосами, с афродизийским разрезом больших серых, теперь посиневших от волнения глаз, со ртом, как на картинах Боттичелли, в темном платье; она шла, хромая и опираясь на руку пожилой дамы, между тем как Штруп с другой стороны говорил: «И люди увидели, что всякая красота, всякая любовь – от богов, и стали свободны и смелы, и у них выросли крылья».

В конце концов Кока и Боба достали ложу на «Самсона и Далилу». Но первое представление было заменено «Кармен», и Ната, по настоянию которой и было затеяно это предприятие, в надежде встретиться со Штрупом на нейтральной почве, рвала и метала, зная, что он не пойдет без особых причин на эту столь хорошо известную оперу. Место свое в ложе уступила Ване, с тем, чтобы, если она посреди спектакля приедет в театр, он уезжал домой. Анна Николаевна с сестрами Шпейер и Алексей Васильевич отправились на извозчиках, а молодые люди вперед пешком.

Уже Кармен и ее подруги плясали у Лилас Пастьи, когда Ната, как по вдохновенью узнавшая, что Штруп в театре, явилась вся в голубом, напудренная и взволнованная.

– Ну, Иван, тебе придется сокращаться.

– Досижу до конца-то действия.

– Штруп здесь? – спрашивала Ната шепотом, усаживаясь рядом с Анной Николаевной. Та молча повела глазами на ложу, где сидела Ида Гольберг с пожилой дамой, совсем молоденький офицер и Штруп.

– Это прямо предчувствие, прямо предчувствие! – говорила Ната, раскрывая и закрывая веер.

– Бедняжка! – вздохнула Анна Николаевна.

В антракте Ваня собирался уходить, как Ната остановила его и позвала пройтись в фойе.

– Ната, Ната! – раздавался голос Анны Николаевны из глубины ложи, – прилично ли это будет?

Ната бурно устремилась вниз, увлекая за собой Ваню. Перед входом в фойе она остановилась у зеркала поправить свои волосы и потом медленно пошла в еще не наполнившийся публикою зал. Штрупа они встретили: он шел в разговоре с тем же молодым офицером, что был в ложе, не замечая Смурова и Наты, и даже тотчас вышел в соседнюю проходную комнату, где за столом с фотографиями скучала завитая продавщица.

– Выйдем, страшная духота! – проговорила Ната, таща Ваню за Штрупом.

– С того выхода нам ближе к месту.

– Не все ли равно! – прикрикнула девушка, торопясь и почти расталкивая публику.

Штруп их увидел и наклонился над фотографиями. Поравнявшись с ним, Ваня громко окликнул: «Ларион Дмитриевич!»

– Ах, Ваня? – обернулся тот. – Наталья Алексеевна, простите, сразу не заметил.

– Не ожидала, что вы здесь, – начала Ната.