Том 1. Первая книга рассказов

– Хочешь? – предложил Кока свой раскрытый серебряный портсигар с голой дамой Бобе.

– Не потому на даче прескверно, что там скверно, а потому, что чувствуешь себя на бивуаках, временно проживающим и не установлена жизнь, а в городе всегда знаешь, что надо в какое время делать.

– А если б ты жил всегда на даче, зиму и лето?

– Тогда бы не было скверно; я бы установил программу.

– Правда, – подхватила Анна Николаевна, – на время не хочется и устраиваться. Например, позапрошлое лето оклеили новыми обоями, – так все чистенькими и пришлось подарить хозяину; не сдирать же их!

– Что ж ты жалеешь, что их не вымазала?

Ната с гримасой смотрела через стекло на горящие при закате окна дворцов и золотисто-розовые, широко и гладко расходящиеся волны.

– И потом, народу масса, все друг про друга знают, что готовят, сколько прислуге платят.

– Вообще гадость!..

– Зачем же ты едешь?

– Как зачем? Куда же деваться? В городе, что ли, оставаться?

– Ну так что ж? По крайней мере, когда солнце, можно ходить по теневой стороне.

– Вечно дядя Костя выдумает.

– Мама, – вдруг обернулась Ната, – поедем, голубчик, на Волгу: там есть небольшие города, Плес, Васильсурск, где можно очень недорого устроиться. Варвара Николаевна Шпейер говорила… Они в Плесе жили целой компанией, знаете, там Левитан еще жил; и в Угличе тоже они жили.

– Ну из Углича-то их, кажется, вытурили, – отозвался Кока.

– Ну и вытурили, ну и что же? А нас не вытурят! Им, конечно, хозяева сказали: «Вас целая компания, барышни, кавалеры; наш город тихий, никто не ездит, мы боимся: вы уж извините, а квартирку очищайте».

Подъезжали к Александровскому саду, в нижние окна пристани виднелась ярко освещенная кухня, поваренок, весь в белом, за чисткой рыбы, пылающая плита в глубине.

– Тетя, я пройду отсюда к Лариону Дмитриевичу, – сказал Ваня.

– Что же, иди; вот тоже товарища нашел! – ворчала Анна Николаевна.

– Разве он дурной человек?

– Не про то говорю, что дурной, а что не товарищ.

– Я с ним английским занимаюсь.

– Все пустяки, лучше бы уроки готовил…

– Нет, я все-таки, тетя, знаете, пойду.

– Да иди, кто тебя держит?

– Целуйся со своим Штрупом, – добавила Ната.

– Ну, и буду, ну, и буду, и никому нет до этого дела.

– Положим, – начал было Боба, но Ваня прервал его, налетая на Нату:

– Ты бы и не прочь с ним целоваться, да он сам не хочет, потому что ты – рыжая лягушка, потому что ты – дура! Да!

– Иван, прекрати! – раздался голос Алексея Васильевича.

– Что ж они на меня взъелись? Что они меня не пускают? Разве я маленький? Завтра же напишу дяде Коле!..

– Иван, прекрати, – тоном выше возгласил Алексей Васильевич.

– Такой мальчишка, поросенок, смеет так вести себя! – волновалась Анна Николаевна.

– И Штруп на тебе никогда не женится, не женится, не женится! – вне себя выпаливал Ваня.

Ната сразу стихла и, почти спокойная, тихо сказала:

– А на Иде Гольберг женится?

– Не знаю, – тоже тихо и просто ответил Ваня, – вряд ли, я думаю, – добавил он почти ласково.

– Вот еще начали разговоры! – прикрикнула Анна Николаевна.

– Что ты, веришь, что ли, этому мальчишке?

– Может быть, и верю, – буркнула Ната, повернувшись кокну.

– Ты, Иван, не думай, что они такие дурочки, как хотят казаться, – уговаривал Боба Ваню, – они радехоньки, что через тебя могут еще иметь сношения со Штрупом и сведения о Гольберг; только, если ты расположен действительно к Лариону Дмитриевичу, ты будь осторожней, не выдавай себя головой.

– В чем же я себя выдаю? – удивился Ваня.

– Так скоро мои советы впрок пошли?! – рассмеялся Боба и пошагал на пристань.

Когда Ваня входил в квартиру Штрупа, он услыхал пенье и фортепьяно. Он тихо прошел в кабинет налево от передней, не входя в гостиную, и стал слушать. Незнакомый ему мужской голос пел:

Вечерний сумрак над теплым морем,
Огни маяков на потемневшем небе,
Запах вербены при конце пира,
Свежее утро после долгих бдений,
Прогулка в аллеях весеннего сада,
Крики и смех купающихся женщин,
Священные павлины у храма Юноны,
Продавцы фиалок, гранат и лимонов,
Воркуют голуби, светит солнце, –
Когда увижу тебя, родимый город!