Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

Когда графинчик был допит, матерой Захар Иваныч схватил в охапку щуплого Федора Петровича и потащил к буфету:

— Ежели желаешь угостить, идем… Желаешь, нет?

— Желаю, всех угощу… Пей! — бормотал Федор Петрович, волоча ноги.

— Стой, держись! — скомандовал Захар Иваныч. — Где буфетчик? Подать сюда буфетчика… Эй, Костя! Костянтин Палыч, будь друг, уважь… Что будем требовать — давай… На сто рублей — давай.

— В чем дело? — мотнулась за стойкой лысая, круглая, как каравай с изюмом, голова буфетчика.

— Можешь ты дать этому человеку сто монет? А? В долг чтобы, на всю компанию, а?

— Нет…

— Дурак!.. Да у этого человека тысячи… Федор Иваныч! Иван Федорыч! Профессор!.. Плюнь ему в маковку… Я тебе своих дам. На, бери без счету!..

Федор Петрович сунул в протянутый бумажник руку и, пьяно хохоча, завопил:

— Шан-панскава!!

Как коршунье, слетелись прихлебатели, сдвинули три стола, и началась попойка.

— Уткин! Какого черта! Э, Уткин! Требовай коньяку полдюжины! — кричали пьяные чужие рты.

— Коньяку! Жива-а-а! — командовал Федор Петрович, что есть силы колотя в ладоши.

— Ребята! Черти! — ерошил он на себе волосы. — Ха-ха!.. Нет, врешь, купец, — кричу я ему, — подай мою шапку! Он у меня, ребята, и присел… «Профессор, — говорит… — господин профессор, помилуйте…»

— Ха-ха-ха!.. — вторили горластые рты.

— Скорняк я или не скорняк? — перегибаясь через стол и стуча кулаками в грудь, орал Захар Иваныч, вопрошая булочника. — Скорняк я али бык?

Но булочник мирно спал, чавкал во сне губами и неистово храпел.

— Я директору в пять тысяч мех подбираю… Убей меня бог — не вру!.. А шапку я ему всучу. Вот подохнуть — всучу!

— Урра! Товарищи! За шапку!.. Урра!! — размахивая стаканом, кричал Федор Петрович.

— Урррра-а-а!!

— Товарищи! Черти!.. За камчатского бобра!.. Урра!..

— Уррра!!

— Капусты!.. Квасу!..

— Шанпа-анска-ава!..

VII

Катерина Ивановна вернулась домой поздно.

Она не удивилась, что мужа нет: может быть, в гости ушел, может — к заказчику.

Согрела самовар, накормила корноухого кота кислым молоком и раскинула колоду карт. Три раза метала карты, и каждый раз ложилась пиковая масть. Катерина Ивановна, будучи женщиной суеверной, чрезвычайно встревожилась.

«Какой же это благородный король с неприятностью?» — ломала она голову, и сердце ее сжималось недобрым предчувствием.

Скрипнула калитка, раздались по двору шаги, постучали в дверь.

— Слава богу, прилез!.. С кумом, надо быть…

Она отперла дверь и, раскрыв рот, замерла.

В запорошенных снегом папахах, в башлыках вошли пристав, околоточный, двое городовых и трое посторонних — понятые.

— Сапожник Уткин, Федор Петров, дома? — спросил пристав, бросив портфель на край стола.

— Их нету-с, — дрожа всем телом, ответила Катерина Ивановна.

Пристав опустился на скамейку и, обкусывая с усов ледяные сосульки, вновь спросил:

— Куда ушел? С кем? В какой шапке? В своей или в веревкинской?

— А они без меня ушли-с… Я ушедши была-с…

— Васкородие, — вытянулся перед приставом городовой. — Так что, позвольте доложить, шапочка в шкапчике за стеклом положена… Так что, вот она… извольте взглянуть…

— Ага… Хозяйка, потрудись достать…

— Да у мужа ключ-то… Ишь заперто…

— Ага… Трепчук, отомкни… Господа понятые, потрудитесь удостовериться: она?

— Она… Она самая…

— Ага… Васильев, возьмите шапку… Распишитесь, господа… Хозяйка, а почему ваш муж не заявил в участок о находке?.. Ага… Сам купец отдал?.. Ну так пусть завтра в десять утра придет в часть… До свидания…

Ватага, стуча каблуками, вышла на улицу.

Катерина Ивановна стояла среди комнаты и в сильном волнении грызла ногти. Вот подошла к большому сундуку и повалилась вниз лицом. Зубы выстукивали дробь, она вся тряслась. И шапки было жаль — собственно, не шапки, а того неизведанного, что сулили ей мечты, — и вся ее прошлая жизнь, с зуботычинами и голодом, как-то вдруг вспомнилась.

— Матушка, богородица, — шепчет Катерина Ивановна, приподымая голову, и тянется взглядом к озаренному лампадкой образу. Но взор ее наткнулся на открытую дверцу шкафчика, и занесенная для крестного знамения рука остановилась.

— Ограбили… — простонала Катерина Ивановна, и, передернув плечами, заплакала.

Катерина Ивановна всю ночь просидела у окна, тревожно, сквозь слезы всматриваясь в мутный свет улицы. А Федор Петрович попал, как водится, в участок и, благополучно переночевав там, чем свет явился домой весь измазанный каким-то киселем.

— Хорош!.. Это ты где же по ночам хороводишься, а?.. Старинку вспомнил? — сердито встретила его жена. — Батюшки! Да он, никак, молодчик, пьяный!

— Кто, я? А где шапка?

— Шапка? — подбоченилась Катерина Ивановна и, чувствуя, как закипела в ней кровь, злорадно бросила: — У купца твоя шапка… Кабы не жрал, дак…

У Федора Петровича подогнулись ноги, и он, шипя, подступал с кулаками к жене.

— У какого купца? Подай сюда мою шапку!

— Ты что?.. Ты драться?.. A-а, ты драться!!

— Подай, паскуда, шапку!

Катерина Ивановна, визжа и вырываясь из рук мужа, бросилась на кухню и замкнула за собой дверь.

Федор Петрович схватился за голову и подошел к окну.