Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

— Вот бы здорово-то!.. Да ведь он за эту шапку сотни поди не пожалеет. Шапка на весь город одна. С этой шапки и весь Веревкин-то человеком стал. До нее и знать его не знали… так, купчина был, прасол, сальный пуп… А нынче… ого-го!.. Господин Веревкин… коммерсант!.. Уж не его ли?

«Его!» — уверенно стукнуло сердце, когда озябшие пальцы Федора Петровича снова потонули в нежной, сверху заиндевевшей пушистой массе.

— Катерина, ты?

— Я… Чего поздно?

— Ну-у-у… леший его съешь!.. Иди-ка, посмотри…

IV

Федор Петрович долго не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, закутывался в одеяло, нырял головой под подушку, но все тщетно. Мысль о шапке — Федор Петрович теперь был совершенно уверен, что она веревкинская — не давала ему покоя. Только выкурив подряд три собачьих ножки, он наконец уснул.

— Ха-ха… Лловко!.. Дак ты чего ж его не будишь?

— Пусть спит… Сегодня праздник.

«Кум, — сообразил Федор Петрович, чуть приоткрыв левый глаз. — Ну, черт с ним…»

— Шапку… бобровую… А-а-а… так-так-так… — поймал он ухом и, точно шилом кольнуло, вдруг вскочил.

Нагнувшись к свету, стоял у окна кум-булочник и внимательно разглядывал находку.

— Ну, веревкинская… И к ворожее ходить нечего… — говорил он, встряхивая и крутя на кулаке шапку.

— Брось, положи!.. — крикнул Федор Петрович. — Повесь, где взял…

Он быстро оделся и, плескаясь холодной водой, торопливо пересказал куму вчерашний случай.

— Ннда… Занятно… Тут дело сотней пахнет, — завистливо протянул кум. — Его… его… Веревкинская. Ее за три версты узнаешь…

— Дай-ка картузишко, до купца добежать.

— Да что ты, успеешь, — враз сказали и кум, и зарумянившаяся у печки Катерина Ивановна. — Залезай чай-то пить.

— Какой тут чай!.. — торопливо бросил Федор Петрович и сорвал с гвоздя запачканный мукой картуз кума.

— Завяжи-ка поаккуратней, Катя, в чистую салфеточку… Да ну-у… Чего-чего!.. Не понимаешь, что ли? Шапку!

Дом купца Веревкина в городе первый: трехэтажный, каменный, весь в балкончиках.

— Толстопузые свиньи! — пробурчал Федор Петрович.

Но, взглянув на свой узелок, он обмяк и улыбнулся. С приятной улыбкой и подошел к воротам, потому что ему очень живо представилось, как обрадуется купец находке и как облагодетельствует честного сапожника. «Что ж сапожник. И царь в сапогах ходит… Без нашего брата тоже ничего не выйдет…»

Если б Федор Петрович мог сейчас взглянуть на себя в зеркало, он, наверное, обозвал бы себя нехорошим словом — так заискивающе малодушна была его улыбка. «Подхалюза чертов!» — все-таки выругал он себя и, напустив на лицо строгость, дернул звонок.

Калитка не открывалась, он еще позвонил, уже не столь смело, и, сам того не замечая, вновь завяз в заманчивых мечтах.

«Ну, и приличный же ты человек, Уткин… Настоящий ты профессор… На, получи сотнягу за свою честность… А не хочешь ли ко мне в доверенные?.. Эй, Мавра, покличь-ка молодцов… Вот что, ребята, ежели будете сапоги заказывать али щиблеты, валяй к профессору… Сто пар, двести пар в год… Доволен, Уткин?»

Утро было холодное, с морозным туманом. Федор Петрович, одетый в ватное пальто, стал мерзнуть, мороз крепко щипал уши, нос.

Наконец калитка отворилась, и румяный курносый парень веселым сытым тенорком спросил:

— Кого?

— Да вот… шапку… Шапками мы вчерась с вашим ненароком поменялись…

— Да ну? Это как же тебя угораздило?

— Да понесла нелегкая в Собранье… Вот теперь и хороводься… — с притворной досадой сказал Федор Петрович.

— A-а… Н-ну… Шагай на кухню… Слушай-ка! Стой-ка!..

Парень закатился таким же сытым, казалось бы беспричинным смехом, крутанул обмороженным, с болячками, носом и таинственно зашептал:

— Ну, паря… Что вчерась и было, у-у-у… Хозяина нашего ночью тепленького приволокли…

— Пьяного, что ль?

— У-у-у-у… — парень защурился и, потешно присев, повернулся на каблуке, — пьяней вина…

— Без шапки?

— Нет, в шапчонке какой-то… А он, ишь ты, в киянтере быдто в карты играл, да повздорил быдто бы… Ну, разул леву ногу, да раз сапогом барину по харе… Х-хы!.. Ну, утолкли его подходяще… Дак тут не до шапки… Хы-хы…

Федор Петрович, вздрагивая, тер озябшими руками уши и старательно вторил смеху веселого парня.

— Ишь замерз… Пойдем-ка на куфню… А ты с него требуй красненькую… Какого ляда… Даст!..

В кухне было чадно. Высокая сухопарая кухарка с засученными рукавами стояла у плиты и жарила оладьи.

— Сам-от встал али еще дрыхнет? — спросил парень.

— Прочухался… К глазу снег прикладывает.

— Иди, доложись… Человек, мол, пришел, шапку евоную принес, — сказал парень кухарке и, обратившись к почтительно стоявшему Федору Петровичу, приказал:

— Развязывай-ка… Кажи… Ну, знамо, его… На весь город одна.

Кухарка одернула подол, спустила рукава и, мельком взглянув на образ, на цыпочках пошла в комнаты.

— Должно быть, сурьезный хозяин-то? — осведомился у парня Федор Петрович.

— У-у-у… Бешеный!

Федор Петрович осторожно кашлянул в ладонь и еще более присмирел. А когда из комнат донесся робкий голос кухарки и громкие хриплые возгласы купца, Федор Петрович приоткрыл рот и ощутил по всему телу дрожь.

— Ни черта не пойму!.. Чего такое?..

— Да ишь, человек, мол, пришел… шапку твою принес.