Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

На улице завихоривала метель. Сквозь подслеповатые двойные рамы вместе с воем вьюги доносился благовест.

— Катерина… Слышь… Отопри, скажи толком.

Катерина Ивановна, как кошка, притаилась, чтобы сразу показать когти.

— В участке твоя шапка!.. Полиция была…

Федор Петрович опустился на табуретку и вдруг почувствовал, как заколыхался под ним пол.

— Вот, открой теперь на площади мастерскую. А как был ты пьяницей, так пьяницей и околеешь!..

Федор Петрович, пошатываясь, подошел к кровати, рванул с себя пиджак, разулся и грохнул оба сапога в зазвеневший шкафчик.

Он спал целый день, во сне бредил: хохотал, звал кума, Захара Иваныча, а потом громко крикнул: «Шанпанского!» — и проснулся.

Перед ним стоял скорняк и, поглаживая лысину, говорил:

— Эк, разоспались… А я за шапкой… Пойдемте скорей. Покупатель у меня дожидается, директор…

Федор Петрович приподнялся, растерянно поглядел на улыбавшегося Захара Иваныча. И горько вздохнул:

— Полиция была… Назад отняли…

— Да ты что?.. Да не может быть… Да ты шутишь? — бритое лицо скорняка вытянулось и обвисло, а глаза язвительно прищурились.

Он посвистал, прошелся по комнате и, косясь на растерянную фигуру сапожника, жестко сказал:

— Ну, тогда деньги отдай… восемьдесят рублей… вчерашние.

— Помилуйте… Где же я возьму?.. Сразу-то…

— В суд подам!.. Мошенники вы с кумом-то своим! Прохвосты!..

Федор Петрович согнулся и вобрал голову в плечи, будто опасаясь, как бы не рухнул потолок.

— Напрасно вы так об нас понимаете… Это даже очень низко, — сказал он упавшим голосом.

— Низко? А врать не низко?.. Сказки рассказывать не низко? А?!

— Да не серчайте вы… Как не то уплачу… Вникните вы, пожалуйста, в суть… Не бесчестьте…

— Вникнуть?.. Я давно в тебя вникнул!.. Мазурик ты, вот ты кто!

— Эх вы-ы!.. Господин скорняк… — лицо Федора Петровича вдруг все сморщилось и задрожало.

— Ты мне кислых антимоний не разводи! — крикнул Захар Иваныч и, запахнувшись в потертый енот, рванулся к двери. — У меня свидетели есть… Я тебя достану!!

— Что ж… ваша воля…

Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошел полицейский.

— Здрасте… Который из вас есть Уткин. Пожалте в часть.

VIII

Федор Петрович, уязвленный жизнью, вновь потерял внешний человеческий облик и превратился в прежнего вечно пьяного Сныча. Эта угарная, звериная жизнь скоро подсекла силы Катерины Ивановны. Она слегла и, ни на что не жалуясь, ни о чем не сожалея, покорно ждала смерти.

Когда ей стало тяжко, Федор Петрович, лохматый, грязный, с пропойным запахом, побежал в больницу.

— Ваши благородия… высокородья… Возьмите, попользуйте, конец всей жизни… Жену, жену!.. — косноязычно говорил он в волнении.

Но фельдшерица объяснила, что здесь пьяниц не лечат, а больную тоже поместить нельзя: нет свободных коек.

— Значит околевать?.. Благодарим…

Федор Петрович с горя пошел в кабак, а возвратившись, уже не застал в живых Катерины Ивановны. Он шагнул в комнату обычной своей расхлябанной походкой и, пошатываясь, ухватился за косяк. Но, взглянув в передний угол, обмер. Еще он не мог осмыслить и понять того, что видит, но какое-то внутреннее чувство ошеломило его и потрясло. Он вдруг отрезвевшими ногами быстро подошел к столу, перекрестился и, странно, едва уловимо улыбнувшись мертвому лицу Катерины Ивановны, встал на колени и земно ей поклонился.

Полюбуйся, пьяница, — послышался женский голос. — Уморил, а теперича на карачки? Может, еще плакать будешь?

Федору Петровичу представилось, что это брюзжит покойница. Он уперся руками в пол и, оторопело хватаясь за ножку стола, поднялся. Перед ним стояла соседка, старая Петровнушка, она нашивала рюш на подушку, вокруг изголовья Катерины Ивановны. В высоких подсвечниках загадочно колыхались три хвостатых огонька восковых свечей. На сундуке у двери кто-то сидел и потихоньку охал.

— Пьяница…

Федор Петрович скорбно посмотрел на слезящиеся глаза Петровнушки, вздохнул.

— А ты пойми, разжуй все сызначала… Тогда лай… — сказал он сухо и, выйдя в кухню, бросился на холодную, пропахшую лекарствами кровать.

Морозным утром, когда гроб несли на кладбище, Федор Петрович, обросший бородой, с убитыми, в коричневых кругах глазах, шагал за гробом. Увидав рядом с собой кума, он сердито отвернулся от него и пристал к кучке соседей.

— Свя-а-тый… бо-о-же-е… — подхватил он за дьячком и священником, но голос его срывался. В его голове мелькали какие-то непонятные обрывки жизни, он неясно сознавал, куда идут люди, и среди них он, зачем в этот тоскливый час светит солнце, зачем насильно уходит от него Катерина Ивановна, а вместе с ней — вся его жизнь…

«Худо ты, Федька, сделал, нехорошо… Один твой путь — погост».

— Свя-а-тый… вновь попробовал пристать Федор Петрович и на этот раз окончательно захлебнулся слезами. И до самой могилы угрюмо молчал, когда же становилось невтерпеж, он только покрякивал и мотал головой.

IX