Том 1. Тихие зори

Страдания продолжались пять часов, и когда ее ввезли на тележке обратно в палату, где она провела ночь, маленькое существо пищало уже рядом с ней, в люльке. Увидев ее, соседка заплакала.

– Ничего, – говорила она, – ничего, моя милая, это всегда так бывает, скоро оправитесь.

Она дотащилась до Клавдии, обняла ее и поцеловала. Клавдия слабо пожала ей руку, взглянула на ребенка. Это было ее дитя, которого она ждала с таким трепетом и радостью. Но сейчас она ничего такого не чувствовала. Она только понимала, что случилось что-то очень удивительное.

Ее выздоровление как роженицы шло быстро; но с этого дня все, наблюдавшие за ней, стали в ней замечать странности.

XXV

После свадьбы Петя с Лизаветой поселились в Филипповском переулке. Переулок этот тих и мил, как бывают переулки в Москве, между Никитской и Пречистенкой.

Рядом с их домом был забор; оттуда простирал ветви над всей уличкой гигантский вяз; за ним – маленькая церковь, одна из знаменитых сорока сороков, наполняющих в праздник столицу звоном. Квартира их была старинная, с иконами, образами, мебелью в чехлах; были и птицы в клетках. Они снимали две комнаты.

Хозяйка вначале стеснялась – что студенты, но потом привыкла, и с Лизаветой у них установились добрые отношения; старушка нравилась Лизавете, а это значило, что она могла задушить ее поцелуями и нежностями.

Приблизительно так стояло дело и с Петей; их любовь была очень горячей, тесной, плотской. В эти месяцы, в Филипповском переулке, Петя узнал счастье обладания молодой женщиной, любимой и красивой. Действительно, страсть была стихией Лизаветы и высекала из нее огненные искры. Иногда Пете казалось, что Лизавета – вообще несколько полоумное существо, опьяненное светом и молодостью. Свет сиял в ее золотистых волосах, в янтарно-молочной коже, в ее поцелуях, глазах. Рядом с ней Петя казался себе тусклым и неинтересным. Конечно, он любит и предан ей, но он решительно ничем не замечателен, довольно робок и в обществе молчалив. Если бы не Лизавета, конечно, к ним никто не ходил бы.

Но теперь на это они пожаловаться не могли. Часто бывало мало денег, но всегда достаточно гостей. Как и на Кисловке, народ толокся больше после обеда, но получалось впечатление всегдашнего праздника.

Это не очень способствовало Петиным работам в университете; но факультет его был легок, к римскому праву все равно человека нельзя приохотить, а предметы философские, общественные, давались легко. В это время Лизавета подарила ему даже Карла Маркса, «Капитал»; на книге была сделана ее небрежным почерком надпись, блиставшая любовью, зажигавшая беспросветную книгу. Петя начал читать, но скоро отложил. Мысли же демократического характера скорее даже укреплялись в нем. Они не были резки и страстны, как у Лизаветы, но нередко теперь, размышляя о будущем, Петя рисовал себе его так, что, запасшись знаниями в университете, он войдет в жизнь борцом за слабых и притесняемых. Ему казалось, что он может быть полезным как адвокат в рабочих процессах.

И иногда, в соответствии этому настроению, он ходил на лекции в косоворотке и тужурке нараспашку.

Хотя в университете друзей у него не было, но чувствовал он себя здесь по-иному, чем в институте. Тут были ученые, известные всей образованной России. В некоторых ощущалось обаяние, которое дается славой, талантом. Все же университет был столбовой дорогой русской культуры.

Так слушал он энциклопедию и философию права. Ее читал популярный профессор, в которого Петя был даже слегка влюблен. Ему нравилось бледное лицо, тонкие руки, глаза, казавшиеся глубокими и как бы видевшие Абсолют, Справедливость, Добро. Он отстаивал идеализм, был новатором, говорил блестяще – ровным, слегка матовым голосом, и у студентов-марксистов в фаворе не был: они считали его оппортунистом. Пете же он представился существом залетным, из мира более изящного и возвышенного, чем обычный. И Платон, Сократ в его изображении подчиняли своему очарованию.

Конечно, ему хотелось по-настоящему держать себя на экзаменах. Хотя наступила уж весна, и в Филипповском переулке стаял снег, гремели пролетки, солнце заливало комнаты, и козлороги вели себя шумнее – Петя урывал все же время и подчитывал книжки по философическим вопросам.

На экзамен он надел новую тужурку и тщательно причесался; стало немного смешно, он посмотрел на себя в зеркало, покраснел и усмехнулся.

Когда он вошел в другую комнату, где был кофе, Лизавета читала газету. Кофе был холодноват – Лизавета не отличалась хозяйственностью, в открытую фортку веял весенний ветер; солнце золотилось в Лизавети-ных волосах.

– Ты посмотри, какая сегодня реклама к коньяку, – сказала Лизавета, слегка зевая, – ужасно смешно!

И она стала читать вслух глупые стишки, чему-то смеялась, хотя в стихах не было ничего смешного. Но у Лизаветы были две слабости: рекламы и хроника происшествий. Петя тоже чему-то смеялся за нею; она соскочила с дивана, бросилась на него и поцеловала.

– Бог мой, Бог мой! – бормотала она, теребя его за уши, за нос. – У-ух ты!