Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Над одуревшей от дневного зноя Махачкалой дул северный ветер Иван, а по нашему дворику, совсем не стесняясь своего немужского занятия, ходил дядя Коля с гирляндой прищепок на шее, с тазом, полным свежевыстиранного белья, и развешивал его на ночь – днем не повесишь – занесет пылью.

В те дни мы еще не знали, кто такой дядя Коля.

Видели только, что не очень крепкий, невысокого роста, слышали только, что работает бухгалтером, знали, что очень добрый и покладистый – считалось, что даже у собственной жены – дородной и красивой тети Тани – он под каблуком. От него только и слышали: «спасибо», «пожалуйста», «будьте здоровы», «простите». Он никогда ничего не рассказывал и не вспоминал вместе с другими в те чудные летние вечера нашего дворового братства.

Дядя Коля слушал молчком или незаметно уходил к себе. Незаметность – была его главным качеством в наших глазах. Если бы не дядя Коля, а кто-то другой из мужчин вешал белье во дворе, то над ним надорвали бы от смеха животики: Кавказ есть Кавказ. Очень странно, но почему-то, сколько я помню, никто и никогда не позволил себе даже самой маленькой выходки в адрес дяди Коли. Я не могу объяснить, почему. Народ у нас жил очень добрый, но достаточно грубоватый, особенно не церемонились ни с кем. А с дядей Колей почему-то церемонились. А ведь тогда мы еще не знали о нем ничего…

Кажется, году в 1963-м в местной газете был напечатан Указ о награждении дяди Коли орденом Красной Звезды – «за мужество и героизм, проявленные в немецко-фашистской неволе».

Освенцим был девятым немецким лагерем, из которого сбежал дядя Коля. Прибежал к своим, к нашим… Насчет Освенцима следователь над ним посмеялся. В особенности его рассмешило, что там людей жгут в печах – пятнадцать тысяч человек в день.

– Ну-ну! Басенки рассказываешь! – Следователь побарабанил по столу длинными пальцами. – Документы?

Документов у дяди Коли не было, свидетелей о том, что он хорошо себя вел в Освенциме и бежал оттуда, тоже не было. Последнего свидетеля убило по дороге – бежали они вдвоем. Над наколотым на груди номером следователь особенно веселился:

– Подумаешь, у меня самого на одной ягодице мышка, а на другой кошка выколота. Как хожу голый – так они играют в кошки-мышки, понял? Хочешь, покажу?

Дядя Коля не захотел смотреть эту картину. Получил свои десять лет и отправился в наш лагерь. Из нашего тоже сбежал…

Жизнь прошлая и жизнь настоящая всегда сплетаются. В годы войны в Махачкале было до миллиона беженцев – те, кто побогаче, отправились за море в Красноводск и далее в Ашхабад, Самарканд, Ташкент, а бедные остались бедовать прямо на морском берегу. Воспоминания о толпах оборванных и голодных беженцев – первые воспоминания моей жизни. И теперь, когда вдруг снова слышу слово «беженцы» («беженцы из Азербайджана, беженцы из Армении»), я невольно вспоминаю войну. Больше мне нечего вспомнить в этой связи. Я пишу эти заметки не для того, чтобы умилиться, как дружно мы жили когда-то в одном дворе: русские, азербайджанцы, татары, евреи, аварцы, украинцы, лакцы. Но чтобы самому понять: то, что мы имеем сегодня, – нелепая случайность или многолетний горький плод?

Вспомним, каких только безумных «чудес» не пережили наши дружные народы. И все ведь накапливалось, все оседало в душе, все накипало…

Чего только не делали против людей, против животных, против рек и озер, морей и лесов, садов и пашен. Помню, вдруг вышел однажды антиишачий закон, и, чтобы не платить непосильного налога, хозяева прогнали своих вековечных помощников со двора. Стада одичавших, голодных ишаков ревели в зимних полях за городом с утра до ночи и с ночи до утра. Стаптывали виноградники. Грызли штакетник в окраинных палисадниках. Оскаленные, как собаки, длинными желтыми зубами тянулись к людям, и настоящие слезы катились по их длинным мордам. Так и мучились, пока не околели все до единого на радость тысячам шакалов, сбежавшихся с окрестных гор и пировавших до самой весны.

Сейчас мы часто говорим и пишем, что крепко отстали от цивилизованного мира в деле охраны здоровья и жизни наших граждан. И можно подумать, что отстали сейчас, а, например, в 1933, 1938, 1948-м или в другие годы у нас дела были много лучше, лучше настолько, что мы, наверное, далеко обгоняли Маврикий и Барбадос, от которых отстаем сегодня? Просто до недавнего времени мы не располагали никакими статистическими данными ни по каким печальным поводам, а сейчас кое-чем располагаем. Недостаточная осведомленность десятилетиями поддерживала наш душераздирающий оптимизм, нашу гигантоманию, нашу дежурную влюбленность в собственное величие.

Сегодня мы пытаемся взглянуть на себя трезво, взглянуть в лицо истины, но это нелегкое занятие.

Помню, когда лет двадцать назад театр в Махачкале поставил «Медею» Еврипида, местная газета писала: «Герои и хор трагедии часто воздевают руки к небу, там они желают видеть олимпийских богов, но это коллективу не удается».