Том 14. Звезда надзвездная

Пламя свечи колебалось, огонек заникал, то синел, и синим выгибался язычком,

что-то ходило –

кто-то дул –

Или ветер дул с воли?

На воле метелило.

* * *

Там – вменилось.

Вьюга вьюнится – улететь ей до неба рвется, летит и плачет и падает на мерзлую землю.

Переменился бес опять в лысого беса.

И в беспутной воющей ночи стал среди поля.

– Тверже камня человек тот, не победить нам его!

И взбурилось бесовское поле, взвилось свистом, гарком, говором с конца на конец.

И вышел другой бес –

голова человечья, тело львово, голос – крък.

– Выкрклю, выгоню, будет знать!

Крыкнул бес и с птичьим криком погинул.

* * *

И в ту минуту почувствовал князь Олоний, как что-то сжало ему горло и душит.

Он схватился за шею:

а это гад – черный холодный гад обвился вокруг шеи. Но гад развернулся и соскочил на аналой,

а с аналоя к иконостасу за образа и пополз –

—— полз выше и выше к кресту ——

И чернее тьмы был он виден во тьме

—— полз запазушный выше и выше к кресту ——

– и вдруг вопль содрогнул ночь –

Всполохнулся Олоний и увидел жену:

растерзанная, шла она прямо к нему и сына несла на руках, и ровно смешалась в уме, и уж от плача не могла слова сказать.

Стала она перед ним.

И глаза ее, как питы чаши, наливались тоской.

И огонек от свечи тонул в тоске.

– Помнишь, ты мне говорил: украсишь меня, что Волгу-реку при дубраве, и вот покинул… И меня! и сына! и город! Татары напали на нас, все наше богатство разграбили, людей увели в плен, едва я спаслась с сыном твоим. Ты заступа! ты боритель! смирись, оставь свою гордость, иди, собери, кто еще цел, нагони врага, отыми богатства и пленных…

– На что мне богатства мои и люди! Ничего мне не нужно, и людям не нужен я: одно горе и зло они видели от меня. Нет, не пойду я.

– А я? Ты не пойдешь! Куда мне идти? И твой сын! Не пойдешь? Так вот же тебе!

И она ударила сына о каменные плиты.

И от треска и детского вскрика зазвенело в ушах.

Огонек заметался.

И сердце оледело.

Но Олоний собрал все свои силы и еще тверже стал на молитву.

Со свечой твердо стоял Олоний.

Неустанно много молился:

он молил за свою развоеванную, поплененную землю,

за поруганную стародревнюю веру,

за страждущий в неволях, измученный народ, и за грех свой тяжкий –

– вот по грехам его Бог попустил беде!

– но пусть этот грех простится ему, и народ станет свободен и земля нарядна и управлена и вера чиста.

И не слышал князь ни вопля жены, ни детского сыновьего крика.

И ушла ли она или без ума в столбняке осталась стоять за его спиной, он не слышал.

И молил и молил от всего сердца–

– простить.

* * *

А там, –

а там, в пустом поле за болотом, бушуя, вьюга валит и мечет – вьюга, взвиваясь до неба, взвивала белые горы и снежные чащи и мраки и мглы – там, в полунощной ночи стал бес среди поля и снова переменился в крыкливого беса.

– Дерз и храбр Олоний!

И взвыл Алазион, зловод, старейший от бесов:

– Или побеждены мы! Кто же еще может и одолеет его?

И взбурилось бесовское поле.

И вышел бес –

был он без головы, глаза на плечах и две дыры на груди вместо носа и уст.

– Знаю, уж ему от меня ни водой, ни землей. Живо выгоню!

И пыхнув, как прах под ветром, исчезнул.

И в ту минуту почуял князь Олоний, как из тьмы поползла гарь –

гарь ела глаза, – и слезы катились.

Но он терпел.

и уж мурашки зазеленели в глазах – вот выест глаза! Но он все терпел.

– и вдруг слышит, где-то высоко пробежал треск –

И стало тяжко, нечем дышать!

И видит, повалил дым,

из дыма – искры,

и как огненный многожальный гад, взвилось пламя вверх – до округа церковного.

И в ту же минуту кто-то дернул его за руку:

– Пойдем, Олоний, пойдем!

Свеча упала на пол –

и огонек погас.

А с воли кричали и был горек плач:

– Иди, иди к нам!

– Помогите! Помогите!

И от огня окровилась вся церковь:

там черные крылатые кузнецы дули в мехи, раздували пожар.

И какие-то в червчатых красных одеждах один за другим шаркнули лисами в церковь, и лица их были, как зарево.

– Горим, сгоришь тут, иди!

И они протянули руки к нему.

Но Олоний отстранился.

– Нет! Идет суд Божий за грех мой и неправды. И лучше есть смерть мне, нежели зла жизнь!

И опять стал молиться:

– Если суждено мне погибнуть, я сгорю, и Ты прости меня за последнюю минуту!

И закрыл глаза, ожидая себе злую ратницу – смерть.

И стало тихо, лишь на воле разметывала ночь свой перелетный вьюжный гомон, да звацающий жалобный лёт.

Олоний открыл глаза и удивился:

никакого пожара!

И стоял в темноте без свечи, повторял молитву от всего сердца –

* * *

И поднялся Алазион, зловод и старейший от бесов.

И разъярилось и раззнобилось бесовское поле.

Алазион переменился в попа.

И как поп вошел в церковь и с ним подручный бес-пономарь.

Поп велел пономарю ударить в колокол, а сам стал зажигать свечи.

Увидя Олония, с гневом набросился:

– Как смеешь ты, проклятый, стоять в сем святом храме? Кто тебя сюда пустил, сквернитель и убийца? Иди вон отсюда, а то силой велю вывести. Не могу я службу начать, пока не уйдешь!

Олоний оторопел:

или и вправду уходить ему?

И сделал шаг от аналоя –

Но спохватился и снова стал твердо.

– Нет, так отец мой духовный велел мне, и до рассвета я не уйду.

– Не уйдешь!

И поп затрясся от злости:

будь нож под рукой, рассек бы он сердце.