Том 14. Звезда надзвездная

Идти ему к Сысою и во всем открыться, и что ему придумает поп, то он и сделает, только бы прощение получить – покой найти.

Идти ему и каяться, покаяться во всем и начать новую жизнь.

«А что если за его грехи поп не примет покаяния?» – раздумная остановила мысль.

– Ну, если не примет, – сказал Олоний, – так и жизни мне не надо никакой, и уж назад не будет пути!

* * *

Так решил, так и пошел князь Олоний к попу Сысою.

На окологородье жил поп – за городом.

И как увидел Олоний попа, не стало и страха, ни опаски, что не примет поп.

И все рассказал о грехах, все свои злые дела, всю срамотную жизнь, все беспокойство.

Нет, не отверг, принял поп Сысой покаяние и от лютейшего грешника и последнего, каким был Олоний, губитель и кровопивца.

– Надо очиститься от грехов, – сказал поп и наложил эпитимию, – на пятнадцать лет тебе каяться.

– Не могу я, не вынесу: столь долгий срок!

Тогда Сысой наказал Олонию на семь лет,

Но и семь лет показалось много:

ни семь, ни три лета, ни даже три месяца не мог Олоний нести наказания.

– На одну ночь можешь?

– Могу, – легко согласился Олоний.

Конечно, одну ночь он готов как угодно каяться.

– Одну ночь? – переспросил Сысой.

Или не поверил поп, что и вправду готов Олоний и может за одну ночь все перенести.

– Могу, могу и все вынесу! – повторил Олоний.

И в третий раз спросил Сысой:

– Так одну ночь?

Или уж одна ночь тяжче пятнадцати лет?

И все не верилось попу в такую скорую решимость.

– Могу, могу! – и в третий раз подтвердил Олоний и ждал наказания:

он все вынесет,

он все претерпит,

он все подымет за одну покаянную ночь.

Сысой повел его в церковь.

Высока и тесна окологородская церковь Иоанна Предтечи.

Поставил поп аналой посреди церкви, зажег свечу, дал свечу Олонию.

– Ночь в сокрушении сердечном стоять тебе до рассвета и просить крепко от всего сердца за свои грехи!

Сказал поп и пошел.

* * *

Слышал Олоний, как громыхнул замок, –

запер поп церковь.

Слышал Олоний шаги по снегу –

похрустывал снег все тоньше, все тише, все дальше.

И больше ничего не слышал, только огонек свечи – разгораясь, потрескивала свеча, да свое жалкое сердце. И настал глубокий вечер.

А за вечером вьюжная ночь –

вьюжная, заводила ночь на поле свой перелетный гомон, да звяцающий жалобный лёт.

Со свечой твердо стоял Олоний.

Неустанно много молился о своих грехах, –

обиды и горечь, какой отравлял он народ свой, все припомнил и жалкой памятью терзал себя.

И молил и молил от всего сердца–

– простить.

* * *

А там,

– а там, в пустом поле за болотом, где вьюга вьюнится – улететь ей до неба рвется, летит и плачет и падает на мерзлую землю – там за болотом по снежному ветру собирались бесы на бесовский совет.

Бесы летели – бесы текли – бесы скакали – бесы подкатывали – Все и всякие:

воздушные мутчики первонебные,

как псы, лаялы из подводного адского рва,

как головня, темные и смрадные поганники из огненного озера,

терзатели из гарной тьмы,

безустые погибельники из земли забытая, где томятся Богом забытые,

ярые похитники из горького тартара, где студень люта,

безуветные вороги из вечноогненной неотенной геенны,

суматошные, как свечи блещущие, от червей неумирающих,

зубатые сидни от черного зинутия,

гнусные пагубники, унылы и дряхлы, от вечного безвеселия,

и клещатые от огненной жупельной печи,

и серные синьцы из смоляной горячины.

– Други и братья и товарищи, – возвыл Алазион, зловод старейший от бесов, – вот уходит от нас друг наш! Если вынесет он эту ночь, навсегда мы его лишимся, а не выдержит, еще ближе нам будет, навсегда уж наш. Кто из вас исхитрится ослабить его, устрашит и выгонит вон из церкви?

Всколебалось морем, возбурилось бесовское поле.

И вышел бес –

был он как лисица, одноглазый, и светил его глаз, как синь-камень, а руки – мечи.

– Повелишь, я пойду, я его мигом выгоню вон!

И по согласному знаку моргнул с поля бес в беспутную воющую ночь.

* * *

И в ту минуту увидел Олоний, как на аналое по краешку ползла букашка –

пальца в два мураш, избела серый, морда круглая, колющая.

—— полз мураш по краю, фыркал, ——

И глаза приковались к этой букашке.

—— мураш, шурша колючками, полз и фыркал ——

Олоний все следил за ним и чувствовал, как тяжелеют веки, и мысли тают, и сам весь никнет, вот-вот глаза закроются.

—— мураш полз колющий ——

Олоний закрыл глаза.

И стоял бездумно с закрытыми глазами, будто оглушенный.

—— и слышит, голос сестры окликнул, его окликнул на имя, –

Вздрогнул и обернулся: сестра стояла и озиралась беспокойно.

И от беспокойных ее глаз кругом беспокойный падал свет на плиты.

Хотела ли поближе подойти, да не решалась, или ждала, чтобы сам он подошел – сестра его любимая.

– Брат, что же это, без слуг, без обороны, один… Разве не знаешь, как завидуют нам и сколько врагов у тебя: придут и убьют. Пойдем же скорей! Умоляю тебя, уйдем отсюда!

– Нет, сестра, не пойду. Ну, убьют… так и надо. Если уйду, не греха избуду; не избуду греха – какая мне жизнь! Нет, оставь меня, не смущай!

И снова принялся за молитву.

Со свечой твердо стоял Олоний.

О грехах молил он от всего сердца –

и ушла ли сестра, он не слышал,

говорила ли что, он не слышал.