Том 14. Звезда надзвездная

– Грех ради наших не послушал преподобный нашей просьбы! – сокрушались родственники и друзья осужденного и сочувствовавший народ.

А другие, припоминая бывшее с тем осужденным, говорили:

– Вот и никто его не просил тогда, сам остановился и начал благословлять народ и отпросил осужденного у супостатов его и народа.

И печалились друзья осужденного:

– Много мы просили его, он отверг наше моление, и за что, не знаем!

Подошел священник, «поновил» осужденного и, дав ему причастие, благословил его на горькую смерть –

и тогда сбросили осужденного в Волхов.

У всех это осталось в памяти – и много было скорби в народе.

* * *

От святой великой соборной церкви – Святые Софии-Неизреченные Премудрости Божия шел Варлаам к себе в монастырь на Хутынь.

И у великого моста народ, увидя его, приступил к нему.

– Отчего так: первого того осужденного – за него никто тебя не просил! – и ты избавил его от смерти и позаботился о нем, и вот он живет! А другого ты отверг и не внял просьбе ни родственников его, ни народа, заступающего перед тобой, и вот он погиб.

И сказал Варлаам:

– Знаю, вы внешними очами видите только внешнее и судите так, сердечные же ваши очи не отверзты! И вот тот первый осужденник, которого испросил я у народа, был во многих грехах человек и осужден по правде за преступные дела, но когда судьи осудили его, пришло в его сердце раскаяние, а помогающих у него никого не было, и оставалось ему – погибнуть. А тот другой осужденный – неповинный, напрасно осужден был, и я видел, мученической смертью умирает и уж венец на голове его видел, он имел себе высшего помощника и избавителя, и участь его была выше нашей! Но вы не соблазнитесь от слов моих, и одно помните: горе тому, кто осудил неповинного, и еще горше тому, кто не стал на защиту неповинного!

И это памятным осталось на Руси русскому народу.

Царевич Алей *

Был великий хан царь Огодай.

Правил Огодай своим царством разумно, и был порядок в его царстве. И быть бы ему довольну, да случилось большое горе:

царица Туракина лежала в проказе.

Печально проходили годы. Не собирал Огодай пиры, как раньше, не затевал игрищ, не тешился потехой.

Кроток вырос Алей царевич. Женился Алей – и опять горе: царевна Купава сделалась бесноватой.

* * *

Разумно правил Огодай своим царством, разумные давал законы, и любил Огодай о божественном послушать –

очень хотелось ему Христа увидеть!

Раз прилег Огодай отдохнуть после обеда, лежит себе раздумывает – и видит, откуда ни возмись, птичка! летает посреди палаты, и такая необыкновенная! Смотрит Огодай на птичку и диву дается.

А птичка взлетела под потолок, да как ударит крылом – посыпалась с потолка известка, да пылью Огодаю прямо в глаза ——

и ослеп Огодай.

Ослеп великий хан царь Огодай!

И сумрак покрыл царские палаты. И никому не стало доступа во дворец – крепко затворился Огодай.

И еще печальней потянулись дни.

* * *

А слух уж пошел: стали в народе поговаривать –

«слепотой поражен царь!»

И стало в народе неспокойно.

Призвал Огодай царевича Алея:

– Иди, – сказал сыну, – в дальние земли, да не бери с собой никого: еще станут обо мне расскказывать, о моей слепоте! Один иди, собери дань: на это мы и проживем! Как узнают люди, что ослеп я, придет другой царь и захватит наше царство. А что соберешь, то и будет нам напоследок.

* * *

Пошел царевич Алей в дальние земли – и никого с собой не взял, как отец наказывал ему.

А был Алей очень жалостлив –

жалко ему было слепого отца,

жалко прокаженную мать,

жалко бесноватую жену.

И много тужил он.

В дальней земле нанял Алей себе слуг и собирал дань с «великой крамолой» –

и мало давали ему.

Спешил Алей – и ничего не выходило путно.

А наемные слуги, крамолой возмутив народ, оставили его.

* * *

Жалостью замучилось сердце:

жалко ему было народа, что возмутил он крамолой – жалко наемных слуг, до его прихода мирных людей, обольстившихся легкой наживой и ожесточенных наемным делом –

жалко ему было отца, мать и жену: придет другой царь, возьмет их царство –

«И куда пойдут они: слепой, прокаженная и бесноватая?»

«Кому таких надо?»

«И сам он, чем им поможет?»

«И хоть бы дань собрал – это и было бы им про черный день, а то ничего! И то малое, что дали ему, он отдал, как плату, наемным слугам, а они же, получив деньги, бросили его!»

За городом при дороге сидел царевич Алей один с пустыми руками

– и лучше бы ему самому ослепнуть, как отец ослеп!

– быть прокаженным, как лежит мать прокаженная!

– стать бесноватым, как жена бесноватая!

– и лучше бы ему самому быть тем народом, обиженным им через наемных слуг, тем ожесточившимся народом, излившим ожесточение свое и обиду в непокорстве!

– и лучше бы поменяться ему местом со слугами, которых проклинает народ, и, которые, исполняя волю его, за все его же одного и винят!

* * *

И когда так сидел царевич Алей при дороге, покинутый, со своей отчаянной жалостью и уж чернело в его глазах – и сумрак, кутавший его, был ночнее сумрака, упавшего на отцовский дом;

непрогляднее сумрака, простершегося над обиженным, ожесточенным народом,

удушливей сумрака, обнявшего наемных слуг, промотавших и плату и награбленное.