Том 14. Звезда надзвездная

(Ведь и человек, если что стараться очень начнет, и то жди – всегда наоборот, а лев – зверь!)

И уж вода не вкусна коню, и трава не сладка коню.

И никто не знал, как трудно коню!

* * *

Старец знал, для чего ему лев служит.

И лев знал, для чего он, лев, старцу служит.

А конь ничего не знал:

для коня старец – старец Герасим, а лев – ле-ев!

И про это тоже никто не знал – ни старец, ни лев.

И возненавидел конь льва, а пуще старца.

И одного уж ждал конь и об одном – по своему, по лошадиному – творил Богу молитву и утренюю и вечернюю:

«чтобы освободил его Бог ото льва, прибрал старца!»

Дар рыси *

В лесу в келейке жил старец. Уединился он в лесную келью, чтобы, очистив помыслы свои от суеты и сердце от вожделений, делать Божье дело.

В миру страсти ослепляют человека! И как часто, думая, что делаешь для мира, на самом же деле лишь угождаешь своей страсти, и оттого не только какая людям помога, а еще большая смута бывает в мире, а в смуте – и у первого твоего друга за рукавом нож спрятан!

Жил старец в лесу, трудясь над собой, и достиг большой чистоты и душевности, и уж от советов его и дел многое бывало облегчение людям в их мудреной жизни и, скажу, в наш горький век.

Старец редко выходил к людям, чаще к нему в лес приходили. И тут, в лесу, перебывали у него всякие – и смущенные, и покаранные совестью, и больные телесно, заболевшие оттого ли, что для их душевного совершенства надо было испытать им большую боль, или оттого, что потрясенная душа их расстраивала и телесную их жизнь. Старец по глазам и слову, обращенному к нему, угадывал силою своего духа недуги приходящих и отпускал от себя с миром.

Раз сидит старец в келейке своей, беседуя с Богом устами своего ясного сердца, и слышит, кто-то стучит.

Окликнул ——

не отвечают.

«Или ему это почудилось?»

И уж задумался старец о горести и обольщении чувств и всей неверности мира.

И опять ——

Нет, ясно: кто-то стучал под дверью.

– Да кто же там?

И пошел, отворил старец дверь —— а там – рысь и с ней детеныш ее: рысь детеныша подталкивала перед собой, а сама лапкой показывала на него.

– Слепенький, мол, рысенок у меня, исцели!

———

К старцу приходили люди всякие – и душой изболевшие и от изболевшей души телом расстроенные, а бывали и ниже зверя, ниже гада, ниже червя ползучего, звери же еще ни разу не приходили к нему. Но и появление зверя – этой рыси с детенышем не смутило старца – и разве еще не прозрели человеколюбцы, как часто человек-то, «гордость и венец земной твари», зарождается на свет Божий по духу куда там ниже зверя, гада, червя ползучего!

Сотворив молитву, старец плюнул в слепые глаза рысенку – и к великому счастью матери, рысенок вдруг стал озираться.

———

Путь до лесной келейки был неблизкий, рысенок проголодался и мать, первым делом, прилегла тут же у порога и накормила детеныша. А накормив, поднялась и, покивав старцу – «спасибо, мол, спасибо, тебе!»

побежала домой, помахивая хвостом от счастья, и с ней рысенок ее, не слепыш, а быстрый.

«Какая понятливая!» – подумал старец.

И, благословив отходящий – день чудесный, стал на вечернюю молитву.

* * *

Мы считаем дни, и дни наши проходят в заботах, мы боимся «случайности» и горчайшей из всех случайностей – смерти, мы живо забываем добро, какое оказывают нам люди, и болезненно помним все дурное и злое, мы обольщаемся счастьем, которое, думаем мы, достижимо в сем веке победой над внешним, и обольщаем других, суля мир и покой в беспокойном и враждующем строе самой жизни нашей, мы лжем себе, чтобы забыться, и лжем другим, чтобы отвлечь их от страшной и невыносимой правды жизни —— ведь жизнь наша и всей твари, от былинки до невидимых духов, волнующих нас и теснимых (эксплуатируемых) нами, ни больше, ни меньше, как постоянное насилие, явное или скрытое, каждого над каждым – слепцы, вопиющие против войны и убийства, как будто бы в мире, в самой «мирной» жизни не то же убийство и война постоянно! – и у кого есть еще глаза и уши и чувства, тот это ясно видит и слышит и чувствует.

Старец увидел и услышал и почувствовал страшную правду жизни и, отрекшись от этой жизни, не вел счет дням и ничего не боялся, старец жил в воле Божьей, не обольщаясь ни счастьем, ни покоем в юдоли труда и неизбежных, ничем не отвратимых напастей, старец не помнил ни добра, ни зла на людях и забыл о рыси и о ее слепом рысенке, прозревшем по его молитве.

И опять сидит старец в своей келье, беседуя с Богом, и слышит: стучат.

Окликнул ——

но никто не ответил.

И на этот раз пошел старец, отворил дверь – и увидел рысь – одну, уж без рысенка:

приподнявшись на задние лапы, положила рысь к ногам старца овечью шкуру.

«Вот тебе за рысенка!»

Старец изумился – он никак такого не ожидал от рыси! И с благодарностью смотрел в небо, для которого создан человек и всякая тварь на земле.

Но, опустив глаза, был изумлен не меньше:

он увидел тут же возле шкуры ободранную овцу – «Господи, за что мне такая мука?» – говорили ее закаченные глаза и весь ужасный ободранный вид;

а рядом с овцой стояла старуха Ефремовна и трясущейся головой жаловалась бессловесно –