Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Евдокея да Марья оханье прислали ко мне[1754], а у меня и своего много! Глядел, глядел в ваше рукописание-то, огорчилася утроба, я ударился о землю: «Владыко! Соблюди, — реку, — их во имя твое, и меня, грешнаго, за молитв их спаси! Кому помощи, аще не ты?»

А ты говоришь иную суторщину[1755]: «Взойду ль, де, я тебе на ум-от когда? Болшо, де, ты меня забыл». Я тебя избранил в те поры, — прости Бога ради! «Вот, — реку, — она во сне брусит[1756], и слушать нечево! Разве, — реку, — сама забываешь меня?»

А что, петь, о Иване-то болно сокрушаешься[1757]? «Главы, главы не сохранил!» Полно, су, плюскать[1758]-то Христа для! «Главы не сохранил!» Как поразсудить то дело твое, ино ужас возмет! Как то, надежа-свет, Христос изволил! То бы по-твоему добро, как бы на лошадях те бес тебя ездить стал, да баб те воровать? Привели бы оне на вся, ругаяся тебе! И Христа бы отрекъся, как и оне ж! А то дорогое дело — по-новому робенка причастили! Великая беда, куцы! Он и не знает, не ведает в печалех в то время, что над ним кудесили, блядины оне дети, и со всем умыслом своим. У Спаса-света правда будет на Суде! Толко бы он ево, надежа-свет, не возлюбил, и он бы ево в такую нужную пору не взял к себе. Я благодарю Бога о нем, — причастил я ево, помню, довлеет ему сие веки веком, не истлела в нем благодать! Я на твое плюсканье не гляжю: тебе ты таки всяк исповедник! Ох, матка Божия, не по Федосьину хотению делается! Плач-ко ты о себе болши, а о нем, слава Христу, и без твоих возгрей[1759]!

А што? Горе уж от безумия твоего стало мне! Есть о нем плачющих те. Иной и один воздохнет, ино адом потрясет; хотя бы и впрям осужден был, ино выпустят. А то за что ево осудит? В муках скончался, робя! Григорей о Трояне, о мучители, помолился — ино отдали[1760]. Сказал же ему Христос: «Опять, де, не моли мне о таковых, не стужай», а однако-таки отдал, милостивый Бог. А Иван не мучитель был, сам, покойник, мучился и света не видал вся дни жития своего. Да собаки опоганили при смерти, так у матушки и брюхо заболело: «Охти мне, сына опоганили! Во ад угодил!»

Не угодил, не суетися! Для тебя так попущено, чтоб ты не вознеслась! Блюдися себе возношения, инока-схимница! Дорога ты, что в черницы те попала, грязь худая! А хто ты? Не Феодосья ли девица преподобномученица[1761]? Еще не дошла до тое версты[1762]!

Ну, полно бранится! Прости, согрешил. Не кручинься о Иване, так и бранить не стану.

На тебя глядя, и Евдокия кручинится о своих робятах. Да молоть[1763] ли правда? Евдокеи то, миленкой, тяжко: то, су, и есть мужеское и девическое дело, чтобы в грехи не ввалились без приятеля. А батюшко[1764] по-за воронами охочь, знаю я ево, да что ж делать?

Прокопьевна, миленкая, положим упование на Христа и пречистую Богородицу, света. Она детей наших не покинет. Евдокея Прокопьевна! Авось бы ты умерла, ведь бы им жить же без тебя? Ну, да станем Христу докучать: он управит их к себе, Создатель наш.

Марья Герасимовна! Не пререкуйте[1765] же вы пред старицею-то с Евдокиею: она ведь ангельский чин содержит, а вы простые бабы, грех вам пред нею пререковать. Да, чаю, то у вас и нет тово о Христе, надеюся на Господа, яко даст вам Бог терпение и долгодушество, и кротость, и повиновение, и любовь. А что ты о Акинфье печалуешъся? Вели ему пострищись, да и ты постригися, да прямою дорогою ко Христу побредите неоглядъкою, а затем — как вас Христос наставит. Мир ему благословение, свету моему Ивановичи), и всем благословение, любящим вас.

Евдокея Прокопьевна! Чаю, уж великонки детушки те у тебя, светы мои! Да что ж делать? Не болно кручинься о них: Бог о всяком человеке промышляет.

Ну, простите же, светы мои, сердечныя друзья, простите, государыни мои, простите же Бога для!

Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!

Мати честная и преподобная Феодора! Прости мя, грешнаго, елика согреших словом и делом, и помышлением! Прости же, оскорбил[1766] тебя, прости, государыня моя! Ну, прости же, старица! Тово для не кручинься о Иване; еще и не так стану бранить, будет не престанешь сетовать. Чем было тем не велеть сетовать, а она сама кручинится!

А Меланью[1767] ту твою ведь я знаю, что она доброй человек, да пускай не розвешивает ушей стадо то Христово крепко пасет, как побраню. Ведь я не сердит на нея, — чаю, знаешь ты меня. Оне мне и малины прислали, радеют, миленкие. А мне, петь, су, своих как покинуть? Надобе друг друга жюрить, как бы лутчи. Я браню ея, а она благословения просит. Видишь ли, совесть та в ней хороша какова? Полно уж мне ея искушать. Попроси у ней мне благословения: прощается, де, пред тобою протопоп. Да вели ей ко мне отписнуть рукою своею что-нибудь.

Ну, прости же и ты меня и молися Бога для о мне. Я ведь надеюся на молитвы те ваши.

Посем мир вам и благословение, и по поклонцу рядом всем. И Устине-старице с побратимом мир и благословение. Терпите, светы мои, о Христе.