Том 17 (XVII век, литература раннего старообрядчества)

Летом, в Преображениев день[1251], чюдо преславно и ужасу достойно в Тобольске показал Бог: в соборной большой церкви служил литоргию ключарь тоя церкви Иван, Михайлов сын, с протодьяконом Мефодием; и егда возгласиша: «Двери, двери, мудростию вонмем!» — тогда у священника со главы взяся воздух и повергло на землю; и егда «Исповедание веры» начали говорить, и в то время звезда на дискосе над агнъцем на все четыре поставления преступала[1252] и до возглашения «Победныя песни»; и егда приспе время протодьякону к дискосу притыкати, приподнялася мало и стала на своем месте на дискосе просто. А служба у них в церкви по новым Служебникам по приказу архиепископлю. И мне, государь, мнится, яко и тварь рыдает, своего Владыку видя безчестна, яко неистинна глаголют Духа Святаго быти и Христа, Сына Божия, на небеси не царя быти — во исповедании своея веры[1253].

Да не одно, государь, то, но и моровое поветрие[1254] не мало нам знамение было от Никоновых затеек, и агарянской меч стоит десять лет безпрестани,[1255] отнележе разадрал он Церковь. Добро было при протопопе Стефане[1256], яко все Быша тихо и немятежно ради его слез, и рыдания, и негордаго учения: понеже не губил Стефан никого до смерти, якоже Никон, ниже поощрял на убиение. Тебе, свету, самому житие ево вестно. Увы, души моей бедной! Лучши бы мне в пустыни Даурской, со зверьми живучи, конец прияти, нежели ныне слышу во церквах Христа моего глаголюща невоскресша[1257]!

Вем, яко скорбно тебе, государю, от докуки нашей. Государь-свет, православной царь! Не сладко и нам, егда ребра наша ломают и, розвязав, нас кнутьем мучат и томят на мороз!» гладом. А все Церкви ради Божия стражем. Изволиш, государь, з долготерпением послушать, и я тебе, свету, о своих бедах и напастех возвещу немного.

Егда я был в попех в Нижегороцком уезде, ради Церкви Божия был удавлен и три часа лежал, яко бездушен, руки мои и ноги были избиты, и имение мое не в одну пору[1258] бысть в разграблении. И сие мне, яко уметы[1259], да Христа моего приобрящу.

И егда устроил мя Бог протопопом в Юрьевце Повольском, бит ослопием[1260], и топтан злых человек ногами, и дран за власы руками: отнял меня Дионис Крюков[1261] еле жива. И о сем молихся, да простит им Бог зде и в будущем веце.

А Никон меня, патриарх бывшей, на Москве, по ногам бив, мучил недели с три по вся дни[1262], от перваго часа до девятаго. И о сих всех благодарю Бога.

Да он же, Никон, егда мя взял от всенощнаго з двора протопопа Иоанна Неронова[1263], по ево патриархову веленью, Борис Нелединской[1264] со стрелцами, ризы на мне изодрали и святое Евангелие, с налоя збив, затоптали; и посадя на телегу с чепью, по улицам, ростяня мои руки, не в одну пору возили. И уш то, государь, так попустил Бог им.

И потом во Андроньеве монастыре[1265] посадил под полату пустую в землю, и три дни и три нощи на чепи держал без пищи. И о сих всех благодарю, государь, Бога. Прости, государь, тут мне пищу принесе аньгел за молитв святаго отца протопопа Стефана. Не скучно ли тебе, государю-свету?

И сибирския беды хощу вспомянути, колико во одиннатцеть лет[1266] на хрепте моем делаша язв беззаконнии за имя Христово. Не челобитьем тебе, государю, ниже похвалою глаголю, да не буду безумен, истинну бо, по апостолу, реку. Яко ты, наш государь, благочестивый царь, а мы твои богомольцы: некому нам возвещать, како строится во твоей державе.

Егда патриарх бывшей, Никон, послал меня в смертоносное место, в Дауры, тогда на пути постигоша мя вся злая. По лицу грешному воевода бил своими руками[1267], и з главы волосы мои одрал, и по хрепту моему бил чеканом, и седмъдесят два удара кнутом по той же спине, и скована в тюрьме держал пять недель, тритцеть и седм недел морозил на морозе, чрез день дая пищу, и два лета против воды заставил меня тянуть лямку. От водяного наводнения и от зноби осенния распух живот мой и ноги, и от пухоты разседалася на ногах моих кожа, и кровь течаше безпрестанно.

А инии, твои государевы-световы, казаки, тружающиися в водах, в то время многие помирали от тоя воеводския налоги[1268] и муки.