Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

Зима отлютовала, весна идет, понесло дурманным хвойным духом. Но приказчика Спиридона, долгобородого, на кривых ногах мужика, ничто не радовало: баба всю зиму хворала, лопата-лопатой сделалась, а с весны их ребенок все животиком скучал, да на второй день пасхи и… пришлось гробовину ладить.

— Не тужи. Еще трое остались у тебя, хватит, — утешал его хозяин. А хозяйка, Домна Степановна, обнявшись с Дарьюшкой, сидели на завалинке и выли в голос. Горько без священника зарывать, без отпеванья. Вот она, тайга. Вот оно где, горе-то.

И вечер прошел, и ночь. Гробик в чистой комнате поставили: по углам зеленые пихты укрепили, на пол набросали хвой.

В ночь весенним туманом обволокло тайгу, и утро было в тумане.

Спиридон могилу на угорине под вековечным кедром рыл.

Слышит сквозь туман переливчатый гортанный крик, словно песня:

— А-гы-ый-ле! А-го-о-ой!

Прислушался, бросил лопату да бегом к хозяину.

— Орда идет!

— Ну! Неужто тунгусы? Ах, черт те дери. Вот беда, — засуетился Петр Абрамыч, и его румяное лицо побагровело.

— Малютка-то! Гробик-то!.. Ах ты, боже мой.

— Эй! Живой ли? Петрушке-ей! — звенели, приближаясь, голоса.

— Живой, живой! Иди! — закричал торговый, приставил ко рту сложенные щитком руки. — Ах ты… Как же быть? — обратился он к приказчику. — Прикрой плотней дверь-то в комнату… В кухне почаюем. А то увидят гроб, сбегут.

— Все ли хорош? Здоров ли? — показались Ивашка с Чумго.

— Все благополучно, заходите, — улыбаясь, пошел им навстречу. — А у вас как?

— Плохо, — сказал печально Ивашка. — Вот батько сдох маленько… совсем кончал. У Чумго брат сдох да матка. Плохо.

— А-я-яй, а-я-яй, — притворно крутил рыжей бородой Петр Абрамыч, шагая с тунгусами к дому.

На столе кипел самовар. Домна Степановна плавала вперевалку по кухне с тарелками, бутылками, а у печки копошилась с заплаканными глазами Дарья.

— Якши, — сказал Ивашка, нюхнув вкусный воздух, и закрестился на бутылку.

— Ну, с праздничком, — сказал торжественно хозяин. — Пасха ведь, праздник. На-ка, выкушайте водочки. Христос воскрес!

Распоясались, вспотели. Вино крепкое. Пили молча. В головы хмельной угар вползал.

Вдруг Чумго подмигнул Ивашке и заголосил: — Куре-куку-у!

— Пьятух! — прыснул смехом Ивашка. — Кажи пожалуйста, давай сюда птиса! Купить будем. — Он вытащил из-за пазухи большой кожаный кисет и звякнул. — Во!

У торгового глаза зашмыгали, как мыши в клетке. Он подбоченился, перекинул ногу на ногу и, глядя в сторону, забарабанил по столу.

— Что ж… можно. Эй, Дарья, поймай-ка скорей петуха! Можно и продать. У нас заветного ничего нет, — равнодушно тянул он, но голос его вилял.

Тунгусы нетерпеливо задвигались, закашляли, поглядывая вслед скрывшейся кухарке.

Вот раздалось тревожное клохтанье, отворилась дверь: крупный, красивый петух, спрыгнув с руки Дарьи, гордо огляделся и пустил горлом хрипунок.

— Йе! — восторженно закачали головами тунгусы и захохотали, когда петух вдруг клюнул проползавшего таракана.

— Эй, Петрушка! Вели: пущай гаркат. Ку-ре-ку!

Петух захлопал крыльями, привстал на цыпочки и так громко скукарекал, что тунгусы разинув рот схватились друг за друга.

— От так рявкат. Ровно медведь, — испуганно шептали они.

— Вы чего ж, чудаки, боитесь? На, гляди. Он смирный, — поднес Петр Абрамыч петуха.

Петух вдруг клюнул желтую бусину на груди Ивашки.

— Заест!! — блажью заорал Ивашка и стукнулся затылком в стену.

Купец захохотал:

— Что ты, бог тебя люби!

— Вели: пущай опять гаркат! — храбро крикнул Чумго.

— Ха, вели. Ведь он не человек. А вот он ночью запоет так запоет… Как полночь, так и хватит.

— Неужто правда? Ах ты… — причмокнул Ивашка.

— О-о, да еще как! Всем чертям погибель от него, — хвастал торговый. — Ну, сколько дашь?

— Много дам… Тайга больно надо такая птиса… Борони бог. Больно шайтаны долят, оленей пугают, хворь пущают. У-у-у… — Ивашка даже закатил глаза. — Сколько хошь бери — птиса давай. Шайтан гонять будет.

— Ну дак чего. Клади десятку серебром да парочку собольков, што ли, — загнул купец и с опаской посмотрел на дверь к покойнику.

Тунгусы шепотом совещались.

А петух, взлетев на скамейку, всхлопал крыльями, заголосил, — и это решило все.

— Давай, друг! Пожалуйста, давай!

— Так и быть. Берите. Царский петух… Прямо царский. Только уж для вас. От самого царя.

— О-о? Неужто?! Давай скорей! — еле дыша звякнул Ивашка денежной мошной.

В эту минуту из комнаты, где гроб, распахнув дверь, выбежала босоногая Акулька, Спиридона-приказчика дочь.

— Закрой дверь! — бросил торговый.

Но Ивашка успел увидеть стоящий гроб. Дико, как под ножом, он вскрикнул:

— Плут!! Обманщик! Хворь у него! Чумго, убегай! — вскочил на стол, выбил ногами раму и выпрыгнул за окно. За ним — ополоумевший Чумго.

Дробно стуча сапогами по лестнице, торговый кинулся им вслед.

— Дружки! Стой! Ведь маленький, маленький! От животика! Не бойся!

Сверкая пятками, тунгусы мчались во весь дух, с треском, с хрустом, с диким воплем.

Запыхавшийся Петр Абрамыч ввалился в дом, как грозовая туча.