Том 2. Рим / После Рима

Новая тема – оправдание новой школы – распадается на два раздела: оправдание общее и оправдание частное, по вопросу об отношении к драматургии. Общему оправданию посвящены стк. 103–138. Здесь Гораций деликатными обиняками дает понять, что, во-первых, повальное увлечение поэзией вызвано установлением всеобщего мира и, таким образом, сам Август является косвенным виновником легкомысленного стихотворства; и, во-вторых, что эта поэзия не враждебна делу Августа, а полезна ему своим воспитательным влиянием на публику72. Первая мысль раскрывается в сопоставлении греческого прошлого и римской современности (стк. 90–117): как Греция V века, несмотря на свое легкомыслие, смогла создать шедевры всех искусств, так и августовский Рим, по-видимому, в сходных условиях способен на то же73. И так как в Греции драма оказывается последней в ряду культурных успехов (стк. 98), то и в Риме время для нее еще не настало. Вторая мысль раскрывается в перечне достоинств поэта и поэзии (стк. 118–138), среди которых особенно выделена религиозная миссия хора (стк. 132–138): это почти открытая заявка на сочинение юбилейного гимна 17 года. Заявка сделана от лица всей новой школы; но Гораций не забывает напомнить и лично о себе: в стк. 111 он сообщает, что его отказ от поэзии вовсе не серьезен и, стало быть, его перо к услугам Августа, а в стк. 124 намекает на свою недолгую военную карьеру. Точная программа гимна, по-видимому, еще не была выработана, отсюда несовпадения между топикой стк. 134–138 и содержанием будущего «Carmen saeculare».

Частному оправданию – оправданию отрицательного отношения новой школы к драматургии – посвящены стк. 156–213. Здесь Гораций ссылается на неразвитость и невежество плебейской публики: угодить ей хорошей пьесой невозможно, а потакать ей дурными пьесами – недостойно; это годится для архаистов, падких на деньги и на дешевую славу, но не для уважающего себя поэта. Здесь особенно важен отрывок стк. 139–160, где описывается исконная грубость римской культуры: в нем политическая трактовка архаизма находит свое завершение. Гораций описывает возникновение фесценнинских шуток (fescennina licentia), их все более и более свирепый тон, принятый против них закон и его благодетельные последствия (стк. 154–155: vertere modum, formidine fustis ad bene dicendum delectandumque redacti). Это недвусмысленное указание на желательность административных мер против архаистов – мер, аналогичных примененным некогда против их предшественников и образцов74.

Заключительная часть послания – выводы – распадается на три куска: о новой школе (стк. 214–234), об Августе (стк. 232–249), о самом себе (стк. 250–270). Покровительство Августа новой школе представлено здесь отнюдь не как факт, а только как слабая надежда (стк. 226: cum speramus eo rem venturam, ut simul atque carmina rescieris nos fingere, commodus ultro arcessas et egere vetes et scribere cogas). Залог этой надежды – тонкий вкус, которым Август превосходит даже Александра Великого; как при жизни Вергилия и Вария он был благосклонен к новой школе (стк. 247), так и после их смерти он не должен лишать ее покровительства. Все это сопровождается замечаниями насчет недостатков новых поэтов вообще (стк. 219–228) и собственных слабых сил в частности (стк. 250–259, тонкий отказ от предложения прославить Августа в эпосе). Концовка, иронически изображающая результат непосильных поэтических предприятий, эффектно замыкает послание.

Таково содержание послания к Августу, главного источника наших представлений о литературном кризисе конца 20‐х годов. Конечно, предлагаемая интерпретация может быть лишь гипотетической, в ней слишком много гадательного и спорного, слишком многое приходится выводить из недоговоренных намеков, вполне понятных в той сложной ситуации, в какой писалось послание. Думается все же, что такой подход к произведению более плодотворен, чем традиционный взгляд на это послание как на благодушную беседу изящного поэта с просвещенным покровителем, где и содержание, и композиция определяются лишь случайными поворотами разговора.

Гораций мастерски выполнил обе стоявшие перед ним задачи. В программе новой школы были выделены мотивы совпадения с идеологической программой Августа: в обстановке нравственных реформ 18 года это было прямым предложением союза. В деятельности архаистов была подчеркнута их связь с республиканской оппозицией: в обстановке непрекращающихся после Эгнациева мятежа репрессий (Dio, 54, 15) это было почти политическим доносом. Нам трудно различить и оценить все эти намеки на политическую злободневность, но современники всегда умеют читать между строк.