Том 2. Вторая книга рассказов

– Но что это с ними за старик? – всматривалась тетя Маша.

– Да это Парфен же! – вдруг узнав, вскрикнул Иосиф.

Старик в широком белом кафтане взмахами весел все приближал к одной лодке другую, где сидел в кителе молодой, казалось, очень молодой офицер. Лицо без румянца странно не подходило к светлым волосам, а огромные серые глаза на правильном лице поражали невидящею пристальностью взгляда. Перстни горели на длинных пальцах.

Он приложил блеснувшую на солнце руку к фуражке, не улыбаясь. Соня и Виктор, закивали ему головами, даже Екатерина Петровна приветственно наклонилась. Иосиф, чтобы разглядеть получше Фонвизина, окликнул Парфена:

– Парфен, здравствуй!

Подняв голову, старик сказал глухим и громким голосом:

– Ах, это вы, баринок? Будьте здоровы.

– А что Марина?

– Спасет ее Спас, как Сам знает!

– Она в Питере?

– В Питере.

И, замолчав, проехали; помолчали и наши путники. Соня опустила свою маленькую ручку в воду, продолжая смотреть вослед уже почти скрывшейся из виду лодки.

– Куда это они отправились? – заметила Екатерина Петровна.

– Тут же их усадьба на озере.

– А Софья Карловна хоть и утверждает, что она недолюбливает господина Адвентова «и иже с ним», но очевидно на поверку выходит не совсем так. Встреча с этим блестящим экземпляром повергла ее в самую сладкую мечтательность. – Сказал это, конечно, Иван Павлович. Даже Екатерина Петровна глянула с осуждением на говорившего. Соня ограничилась молчанием; только долго спустя, будто отвечая на этот вызов, она сказала:

– Лучше любить, говоря, что не любишь, чем наоборот. – И посмотрела на Екатерину Петровну. Та не моргнула.

Под сквозившими свежею зеленью березами желтели цветы на косогоре; серые пашни высились налево за лесом. Развязали узелки с провизией на разостланном пледе. Катя, лежавшая навзничь, вдруг встала, сказав:

– Пойдемте, Иосиф Григорьевич, тут есть в лесу святой ключ и часовня.

– Да, я знаю это место. Идемте.

– Что же вы, Екатерина Петровна, единственно Иосифа Григорьевича выбираете в спутники? – спросил Егерев.

– Да, единственно его.

– Новые обычаи?

– Не все же по-старому. Я не староверка!

– Во всем?

– Покуда, в выборе спутников.

– Я тоже пойду с вами, – вызвался Виктор.

– Можешь оставаться! – закричала уже удалявшаяся в чащу Екатерина Петровна. Птичий гомон оглушал Иосифа, едва ли не в первый раз попавшего в лес после зимнего затвора. Небеса, еще без летней грубости, потеряли бледную покорность, и слепительно белые облака гнались ветром в буйном восторге. Ручей, тонкой струей продолжавшийся из святого сруба, звонко звучал, стремясь под гору, споря с криком птиц. Екатерина Петровна, молчавшая всю недолгую дорогу, молча же наклонилась зачерпнуть берестовым ковшиком свежей воды; молча последовал ее примеру и Иосиф.

– Здесь еще лучше! – проговорила она.

– Я давно здесь не был; я очень люблю это место. Вы знаете, какая это птица кричит так звонко?

– Нет, а вы?

– И я не знаю.

Екатерина Петровна была по-летнему в светлой кофте, свежая и молодая. Они сидели рядом на толстом бревне. Иосиф сказал:

– Нас будут искать.

– Неужели вы верите им всем? Они так несправедливы ко мне. Даже на лодке – вы заметили, как Соня на меня посмотрела, когда говорила о тех, у кого любовь только на словах?

– Вы думаете, это какой-нибудь намек?

– Непременно. Они не верят, что я вас люблю, что это – серьезно и искренно. И еще будь кто-нибудь, а то Соня, такая справедливая в общем.

– Что вы говорите? Вы меня любите и Соня против этого?

– Не против, но она не верит.

– Позвольте, я тоже не верю своим ушам. Вы меня любите?

– Ну, конечно; что тут странного?

– Но я этого не знал.

– А что было бы, если б вы знали?

– Я не знаю.

– Ничего бы не могло быть. Я в матери вам гожусь.

– Кто об этом думает? – сказал Иосиф в волнении.

– Приходится думать.

– Да знаете, Катя, вот я смотрю на вас – и нет никого моложе, добрее, красивее вас для меня. Когда я еще видел вас в первый раз у отца Петра, я подумал… – и он запнулся, что он подумал. Екатерина Петровна отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Иосиф пересел ближе к ней и, взяв за руку, начал: – Я не умею говорить, но в чем же дело? Вы меня любите, для меня нет никого желаннее вас, – в чем же дело? Зачем говорить о летах, о Соне, еще об Иване Павловиче, пожалуй?

– Дело в том, что я-то разве знала, что и вы, Жозеф, любите меня?

– Но вы теперь видите, знаете?

– Вижу, знаю! – И вдовушка звонко его поцеловала, обвив шею руками. Ручей журчал, заглушая их поцелуи и приличные положенью слова. Иосиф встал.

– Но, Катя, если вы меня любите, вы обещаете мне…

– Что? – Но во взгляде Екатерины Петровны было видно, что она поняла, что должна была обещать, и, не опуская глаз, она сказала, без его ответа, твердо: – Обещаю; завтра. Но и вы обещайте.

– Что? – Иосиф же не знал, чего от него потребует его дама.

– Это очень трудно, чего я потребую, но вы ведь на все готовы?

– На все, – не так твердо подтвердил Иосиф, целуя ее руку.

– Ну, так вы уже дали обещанье, а какое, узнаете со временем.

– А discretion.

– А discretion. Убить кого-нибудь?

– О нет; менее кровожадно. Пока прощайте, идите одни, я потом вернусь.