Том 3. Гражданская лирика и поэмы

Стучат виски, подсказывают будто:
раз, два и три… Звенящий механизм
отсчитывает долгую минуту,
как полным веком прожитую жизнь.

Я в ту минуту о веках не думал

и пожалеть о прошлом не успел,
я на руки озябшие не дунул
и поудобней лечь не захотел…

Когда-то я хотел понять цель жизни,

в людей и в книги вдумывался я.
Один на рынке ищет дешевизны,
другой у флейты просит соловья.

Один добился цели: по дешевке

купил, и отправляется домой,
и долго смотрит на свои обновки,
недорогой добытые ценой.

Другой добился тоже своей цели:

он насладился флейтою своей,
и клапаны под пальцами запели,
и захлебнулся трелью соловей.

А я? Добился? Прикоснулся к сути

моей недолгой жизни наяву?
Я этой предназначен ли минуте,
которую сейчас переживу?

И новым людям будет ли понятно,

что мы, их предки, не были просты,
что белый снег окрасившие пятна
не от безумья, не от слепоты;

что я был зряч и полон осязанья,

что не отчаянье меня влекло,
что моего прозрачного сознанья
бездумной мутью не заволокло?..

Вот этого, прошу вас, не забудьте,

с величьем цели сверьте подвиг мой, —
я все желанья свел к одной минуте
для дела жизни, избранного мной.

Хочу, чтоб люди распознать сумели,

встречая в мире светлую зарю,
какой Матросов добивался цели!
Добился ли?
                    Добился! — говорю.

И — недоволен я такой судьбою,

что свел всю жизнь в один минутный бой?
Нет! Я хотел прикрыть народ собою —
и вот могу прикрыть народ собой.

Очень

            белый снег,
в очи —
              белый свет,
снег —
           с бровей и с век,
сзади —
             белый след.
Разве
          я не могу
лечь,
           застыть на снегу,
разве
         не право мое —
яма —
             врыться в нее?
Трудно
             к пулям ползти,
но я не сойду
                     с полпути,
не оброню
                слезу,
в сторону
                 не отползу.

Я дал по щели очередью длинной.

Напрасно. Только сдунул белый пух.
Швырнул гранату… Дым и щепы с глиной.
Но снова стук заколотил в мой слух.

И вдруг я понял, что с такой громадой

земли и бревен под струей огня
не справиться ни пулей, ни гранатой —
нужна, как сталь, упрямая броня!

Вплотную к дзоту, к черному разрезу!

Прижать! Закрыть! Замуровать врага!
Где ж эта твердость, равная железу?
Одни кусты да талые снега…

И не железо — влага под рукою.

Но сердце — молот в кузнице грудной —
бьет в грудь мою, чтоб стать могла такою
ничем не пробиваемой броней.

Теперь уже скоро. Осталось только метров сорок. Сзади меня стрекотание, шорох. Но не оглядываюсь — догадываюсь — стучат у ребят сердца. Но я доползу до самого конца. Теперь уже метров пятнадцать. Вот дзот. Надо, надо, надо подняться. Надо решить, спешить. Нет, не гранатой. Сзади чувствую множество глаз. Смотрят — решусь ли? Не трус ли? Опять пулемет затвором затряс, загрохотал, зататакал. Ребята! Он точно наведен на вас. Отставить атаку! Следите за мной. Я подыму роту вперед…