Заснул и я, но тяжек сонТого, кто горем удручен.Во сне я видел, что геройМоей поэмы роковойС полуобритой головой,В одежде арестантских ротВдоль по Владимирке идет.А дева, далеко отстав,По плечам кудри разметав,Бежит за милым, на бегуНыряя по груди в снегу,Бежит, и плачет, и поет…Дитя фантазии моей,Не плачь! До снеговых степей,Я знаю, дело не дойдет.В твоей судьбе средины нет:Или увидишь божий свет,Или – преступной признана –С позором будешь сожжена!Итак, молись, моя краса,Чтобы по милости твоейНе стали наши небесаЕще туманней и темней!Потом другой я видел сон,И был безмерно горек он:Вхожу я в суд – и на скамьяхДрузей, родных встречает взор,Но не участье в их чертах –Негодованье и укор!Они мне взглядом говорят:«С тобой мы незнакомы, брат!»– «Что с вами, милые мои?» –Тогда невольно я спросил;Но только я заговорил,Толпа покинула скамьи,И вдруг остался я один,Как голый пень среди долин,Тогда, отчаяньем объят,Я разревелся пред судомИ повинился даже в том,В чем вовсе не был виноват!..Проснувшись, долго помышлялЯ о моем жестоком сне,Мужаться слово я давал,Но страшно становилось мне:Ну, как и точно разревусь,От убеждений отрекусь?Почем я знаю: хватит силИли не хватит – устоять?..И начал я припоминать,Как развивался я, как жил:Родился я в большом дому,Напоминающем тюрьму,В котором грозный властелинСвободно действовал один,Держа под страхом всю семьюИ челядь жалкую свою;Рассказы няни о чертяхВносили в душу тот же страх;Потом я в корпус поступилИ там под тем же страхом жил.Случайно начал я писать,Тут некий образ посещатьМеня в часы работы стал.С пером, со стклянкою чернилОн над душой моей стоял,Воображенье леденил,У мысли крылья обрывал.Но не довольно был он строг,И я терпел еще за то,Что он подчас мой труд берегИли вычеркивал не то.И так писал я двадцать лет,И вышел я такой поэт,Каким я выйти мог… Да, да!Грозит последняя беда…Пошли вам бог побольше сил!Меня же так он сотворил,Что мимо будки городскойИду с стесненною душой,И, право, я не поручусь,Что пред судом не разревусь…