Том 4. Поэтические поиски и произведения последних лет

Покроет
              серебристый иней
поверхность света и теней,
пучки
            могущественных линий
заставит он скользить по ней.

Еще туманно,
               непонятно,
но калька первая снята,
сейчас начнут
           смещаться пятна,
возникнут тени и цвета.

И — неудачами
                        не сломлен,
в таинственнейшей темноте
он осторожно,
                           слой за слоем,
начнет снимать виденья те,

которым не было возврата,
и, зеркало
                 зачаровав,
заставит возвращаться к завтра
давно прошедшее вчера!

Границы тайны расступаются,
как в сказке «Отворись, Сезам!».
Смотрите, видите?
                          Вот — пальцы,
к глазам прижатые,
                              к слезам.

Вот — женское лицо померкло
измученностью бледных щек,
а зеркало —
                  мгновенно, мельком
взгляд ненавидящий обжег.

Спиною к зеркалу
                      вас любят,
вас чтут,
             а к зеркалу лицом
ждут вашей гибели,
                                   и губят,
и душат золотым кольцом.

Он видит мальчика в овале,
себя он вспомнил самого,
как с ним возились,
                               целовали
спиною к зеркалу — его.

Лицом к нему —
                 во всем помеха,
но как избавиться,
                             как сбыть?
И вновь видение померкло.
Рука с постели просит пить…

Но мы не будем увлекаться
сюжетом детективных книг,
а что дадут
                   вместо лекарства —
овал покажет через миг…

И вдруг на воскрешенной ртути
мольба уже ослабших рук
и стон:
          — Убейте, четвертуйте,
дитя оставьте жить! —
                                       И вдруг,

как будто нет другого средства —
не отражать!
                   — сорвется вниз,
ударится звенящем сердцем
об угол зеркало…
                                  И жизнь

в бесчисленных зловещих сценах
себя
         недаром заперла!
Тут был не дом,
                тут был застенок, —
и это знали зеркала.

Все вышло!
            С неизбежной смертью
угроз, усмешек, слез, зевот —
ушло
         все прежнее столетье!
А отраженье —
                          вот —
                                     живет…

На улице темно,
                        ненастно,
нет солнца в тусклой вышине.
Отвозят
                бедного фантаста
в дом на Матросской Тишине. —

А тебя давно почему-то нет. Но разве жалоба зеркало тронет? В какой же витрине тонет твой медленный шаг, твои серьги в ушах, твой платочек, наброшенный на голову? И экрану киношному, наглому дано право и власть тебя отобрать из других и вобрать. А меня обобрать, обокрасть. И у блеска гранитных камней есть такое же право. Право, нет, ты уже не вернешься ко мне, как прежде, любя. Безнадежная бездна, какой, ты подверглась! Фары машин, как желтые половцы, взяли тебя в полон. Полированная поверхность колонн обвела тебя вокруг себя. Не судьба мне с тобою встретиться. Но осталось еще на столе карманное зеркальце, где твое сверкало лицо, где клубилась волос твоих путаница. Зеркальный кружок из-под пудреницы меньше кофейного блюдца. В нем еще твои губы смеются, мутный еще от дыханья, пахнет твоими духами, руками твоими согрет!

Но секрет отражений ведь найден. Тот фантаст оказался прав: сколько вынуто было зеркал из оправ и разгадано! Значит, можно по слойку на день тебя себе возвращать, хоть по глазу, по рту, по витку со лба, какой перед зеркальцем свесился. Слоик снял — и ты смотришь так весело! Снял еще — слезы льются со щек. Что случилось тогда, когда слезы? Серьезное что-то? Ты угрюма — с чего? Вдруг взглянула задумчиво. Снял еще — ты меня будто любишь. А сейчас выжимаешь из тубы белую пасту на щетку. Вот рисуешь себе сердцевидные губы и лицо освежаешь пушком. Можно жить и с зеркальным кружком, если полностью нету. Так, возьмешь безделицу эту — и она с тобой может быть… —