Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— Они, видимо, — сказал Петр, — смотрят на супротивников, как на предмет. Потому никаких эмоций. Просто бизнес. Я слышал, даже во время Второй мировой войны одна американская фирма поставляла в нацистскую Германию нефть, с помощью которой немцы на своих танках убивали тех же американцев. И никто, никакой президент не мог и слова им сказать, не то что воспрепятствовать. Потому что бизнес. При чем здесь война, враги и т. д.? Бизнес, деньги превыше всего.

— Это обычное дело, — сухо ответил Норинг, отпивая кофе. — Главное — не их дела, какими бы жуткими они ни были, а их сознание. Во всяком случае, для них это самое важное, ибо определяет их будущее. Как-то не инстинктивно, а скорее рационально они боятся смерти. И потому такой психоз по поводу продления жизни. Но даже их психоз механистичен. У них механистично все, даже страх. Есть только одно: цивилизационная маска на конструкторских харях. Эту маску кто-нибудь неискушенный может принять за их душу; на самом деле это маска, а внутри — бесконечная пустота. Это новый тип человека, если можно так выразиться.

Румов огляделся, бросил взгляд на эти лица, или маски, властителей мира, элиты его. А потом вдруг спросил:

— А нас не подслушивают?

Норинг расхохотался.

— Здесь других проблем хватает.

«Бессмертные» ели. Румов вдруг почувствовал отвращение к еде.

— Хорошо, — сказал он. — Эдакая внутренняя механистичность…

— Они даже картины классиков в музеях смотрят именно так, — прервал Норинг.

— Но тогда, Альфред, в чем ваша задача, что вы делаете с таким материалом, какому бессмертию учите?

Альфред откинулся на спинку кресла.

— Это моя профессиональная тайна. Здесь, конечно, их обрабатывают разными лекарственными и иными составами, не то что в самом Доме или на Корабле… Но психологии здесь уделяется много внимания.

— Какой психологии?

— Дело в том, что внутри их пустоты проходят определенные процессы. Они ведь все же между смертью и новой технологией продолжения жизни. В основном сюда все-таки идут старики, и часто уже больные не разумом, но как-то иначе; они не могут понять, почему они вынуты из финансовой жизни, ибо для них управление этим — как вечность. Идут процессы, и я должен их контролировать…

Румову стало тошно, и он перевел разговор на другую тему.

…Правители мира сего наелись и стали уходить так же чинно и важно, как и вошли. И внезапно один пустился в пляс. Гармония рухнула. Но плясал он странно — не так, будто душа нараспашку, а наоборот. Но быстро все исчезли, однако, или Румову так показалось. Вообще, в этом зале ему стало почему-то казаться.

— Всегда есть исключения, — задумчиво сказал Альфред. — И к одному из них мы сейчас пойдем.

…Они пошли тихим шагом. В коридорах опять ни души. Но за дверью некоторых кабинетов слышались голоса.

— Мы идем к Джону Пупперу, — произнес Альфред.

Румов понимающе кивнул головой, хотя на самом деле никогда не слышал такое имя.

— Могу сказать о нем, что одна его сестра удавилась, другая влезла в автомобиль свой и пустила газ… Они были ученые, китаеведка и японоведка. Покончили они самоубийством из-за того, что не добились карьерного успеха. Брат помогал им деньгами, но они утверждали себя, гордые, независимые американки, но их карьера зашла в тупик, оборвалась. Если в жизни нет успеха, значит, ты ничто.

— Им не приходило в голову, что самый большой успех, который можно получить, — это родиться человеком?

— Нет, конечно, — пробормотал Норинг. — С этим типом, старым, истеричным и исключительным, весьма трудно. Он потерял интерес к внешнему миру. Мне удалось убедить его в том, что любые предметы, которые его окружают, — это на самом деле сексуальные объекты, к которым и надо проявлять живой интерес. Я объяснил ему, почему так, ибо объяснить можно все… Он ожил, и потому с ним можно вести мой психологический бизнес. Администрация благодарна мне…

Наконец они дошли до соответствующей двери. Альфред позвонил. Высунулась лохматая голова и бессмысленно-пронзительные, устойчиво-уверенные глазки на лице.

Вошли. Румова представили как помощника Альфреда. Пуппер хохотнул:

— Альфред, я, истинный американец, стал идти против здравого смысла… Ха-ха-ха… О’кей… Потому что я убежден теперь, что никогда не умру… Ха-ха-ха. О’кей. Прошу в мой кабинет.

Кабинет оказался просторным.

— Только не садитесь на диван. Это мой лучший любовник. И в кресла не садитесь, они слишком нежные, как девушки… В них погружаешься, как в вагину… Это мое… Садитесь на стулья вокруг стола. Я сяду в любимое кресло. Рассказывайте, Альфред, что творится в мире. Я отстал, я не понимаю, почему землетрясения или бомбы нельзя ощутить как сексуальный объект…

Пуппер говорил быстро, не давая сказать никому ни слова, до тех пор, пока Альфред резко не произнес:

— Мой друг Румов, русский.

Пуппер замер. Возникла тишина.

— Но мы уничтожили русских, — удивленно проговорил Пуппер, расширив глазки. — Россию мы разгромили. Это сделало ЦРУ и другие ведомства…

Альфред раздраженно прервал его:

— Это не совсем так, Джон. Россия осталась. И русские тоже.

— Может быть, только формально, — пробормотал Пуппер.