Том 5. Калина красная

Вскоре мы уехали на Алтай утверждать натуру. Остановились мы, выбрав деревню Шульгин Лог, рядом находилась паромная переправа через Катунь, послужившая съемочной площадкой. Когда декорация была построена, сложно оказалось собирать участников массовых сцен из многолюдных Сростков, автобус привозил их с большим опозданием. «Почему не Сростки место действия? Не хочу мозолить глаза землячкам. Пересуды. Не будь того, в Сростках бы и снимали», – объяснял Шукшин.

Однажды перед съемкой повстречали мы Федю Телелецкого, он развлекал застигнутых на пароме; невольными слушателями концерта оказались и мы. Федя сидел на скамейке возле будки паромщика, где потом его и сняли для фильма. С нами он увязался к Чуйскому тракту, а потом ездил до позднего вечера, исполнив по дороге все, что вспомнил, и поведав свою судьбу.

Вечером обсуждали увиденное задень. Макарыч сожалел и радовался одновременно. Все, что сегодня Федя успел рассказать, напеть, наплести, – богаче художеством всякого фильма, от которого вздрагивает Дом кино. Вопрос – как подать? Вскоре пришло такое решение: снять нечто вроде сольного концерта – «Федя на черном бархате» – снять синхронной камерой, чтобы он пропел частушки «под титры» к фильму. «Надписи все одно никто не читает, – рассуждал Василий Макарович, – время идет впустую, пусть попутно Федю послушают». Так и сняли. Когда проходила съемка, все, кто слушал, плакали. И мне глаза застилали слезы, благо камера статична, и я заслонял окуляр ладонью.

Федя незаметно прижился у нас. Паспорта у него не было, вообще никаких документов и ничего, кроме телогрейки и балалайки. Получать деньги за съемку Федя отказывался. «Дайте мне яловые сапоги, телогрейку и штаны теплые». На заработанные деньги ему купили еще две пары брюк и рубах несколько. Радостный, он облачился во все это. Его спросили: «А жарко, Федя?» – «А что делать? У меня складов нету. А уберечь до холодов охота!». Когда группа, закончив работу, покидала Алтай, многие расписались на его балалайке. Федя обреченно прощался: «Возьмите», – говорили его глаза.

“Титры к «Печкам-лавочкам» с поющим Федей задавали тон фильму, оставляли впечатление; однако после просмотра первый зампред Госкино тоном, не терпящим возражений, заявил: «Сморщенного старика, самодеятельного, выбросить из фильма полностью». Вскоре исчезли и три коробки «золотого» сольного концерта Феди.

Сколько сил было потрачено на поиски коробок, но след их так и не обнаружился. Остался один из урезанных вариантов надписей с Федей, в итоге отвергнутых Госкино. Его я использовал в документальном фильме «Слово матери», где о судьбе Феди рассказала мать Шукшина, Мария Сергеевна: в следующий год после съемок Федя погиб на Чуйском тракте.

Привожу запись рассказа Марии Сергеевны с фонограммы фильма: «Погиб он, бедняжечка, ни за что. Поехал на свою родину или в Горно-Алтайск на попутном грузовике, и тут, не доезжая Ишимского моста, машина перевернулась, дважды перевернулась. И опять же стала на колесья. Шофер поглядел, что она не повредилась, ну, и никто не видит, все включил и уехал. А Федю бросил. А Федя голову разбил, кровью исходил. И пошел напоследочек на балалайке играть. А тут, конечно, шофера ехали и видели, что человек такой окровавленный, – они тоже скорей удирать. А один пожалел, что ли, – остановился. Спросил: «Что с тобой?» И Федя успел – рассказал. Шофер тоже, наверно, побоялся, говорит: «Хорошо, я еду в Майму, скажу, приедут за тобой». Приехали, а он уже был мертвый».

Перед завершением съемок остались ночевать в Сростках для прикидок съемок финала. Обговорено было – финал снять на Бикете.

– Эх, люблю это место. Для меня здесь пуп земли», – слышал не раз от него.

Шукшин метался – чем закончить фильм? Хотелось привязать любимый с детства Бикет. Вот тут уж я похвастаюсь. Я предложил Макарычу для эпической панорамы сидеть на земле в черной рубахе, а я, снимая широкоугольной оптикой, отъезжал бы от него. Горизонт за спиной выгнется. Иван в темной рубахе потеряется на земле, а камера медленно уйдет на круговой обзор далей. На бугре Макарыч обсуждал предложенное:

– Ладно, красиво! Ну, сижу на земле. Курю? Что я еще могу делать? Набросятся – пропаганда курения... А оно мне подспорье – где бессилен, закуриваю... В сапогах! При галстуке? Сам себе надоешь! А если сижу на теплой земле, босой, и весело скажу: «Все, ребята, конец!» – и я буду прав. Скоро конец... Всему конец... Прямо в глазок тебе еще последний раз подмигну, подтекст проглянет, а если нет, критики его сыщут. Ты еще увидишь, что такое критики! Что они понапишут!

Проходили дни, съемки откладывались. Макарыч мял финал сомнениями. Надо бы его заявить в начале фильма, сделать зрителю знакомым это место. Сняли танец плотогона Бори Маркова с рюмкой на лбу. Добротно поставленная и снятая сцена выполняла свое назначение, но была изъята как увлекающая зрителей к алкоголизму.