Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Из части, переведенной Адамовичем, мы процитируем отрывок из III песни, 78–87, где речь идет, так сказать, о турецком Саути: Дон Жуан после кораблекрушения попадает к греческим пиратам, они пируют, а песнями их развлекает певец, такой же идейный хамелеон, как Саути. Для сравнения здесь же приведем этот же отрывок в переводе М. А. Кузмина: это лучше оттенит особенности обоих.

Общее впечатление, по-видимому, однозначно: перевод Адамовича глаже и легче, хотя за счет многих потерянных образов и мотивов; перевод Кузмина точнее, зато тяжел, угловат, с неестественно построенными фразами. Отношение такое же, как между переводом Гнедич и переводом Шенгели. И Кузмин поплатился за свой перевод так же, как Шенгели, — правда, без идеологических намеков: не за точность, а за тяжеловесность. Материалы этой истории: договоры и переписка об издании «Дон Жуана» — хранятся в том же фонде (Ед. хр. 16).

Дело было так. Перевод был заказан Кузмину в 1930 году; для него это было большой удачей, потому что в предыдущие годы он почти не печатался, зарабатывал безымянными переводами опереточных либретто и жил почти нищенски; а у него было больное сердце, нужны были дорогие лекарства, да и просто нужно было платить за квартиру. Даже в 1930‐х годах, жалуясь на неаккуратность гонораров из «Academia», Кузмин пишет, что его собираются выселять за неплатеж (письмо от 18 октября 1933 года) — и это несмотря на то, что его управдом, по свидетельству мемуариста, с гордостью говорил, что в будущем на этом доме (ул. Рылеева, 17) повесят доску «Здесь жили писатели Кузмин и Юркун, и управдом их не притеснял»[110]. Начиная с 1930 года Кузмину живется чуть полегче: он привлечен к двум переводческим предприятиям «Academia». Во-первых, к изданию Шекспира: все его шекспировские переводы напечатаны в тогдашнем восьмитомнике (1937–1949), кроме самых интересных — сонетов, которые он перевел по крайней мере на треть (письмо от 31 мая 1933 года) и которые до сих пор не разысканы. Во-вторых, ему был поручен байроновский «Дон Жуан». Так как английским языком Кузмин владел хуже, чем другими, то редактором и комментатором его переводов Шекспира был А. А. Смирнов, а «Дон Жуана» — В. М. Жирмунский.

Работа началась весной 1930 года, должна была закончиться в 1932‐м, но затянулась до 1935-го: за это время Кузмин несколько раз лежал в больнице, Жирмунский несколько месяцев сидел в тюрьме, но все-таки все 16 000 стихов были переведены. Из них попали в печать — уже после смерти М. А. Кузмина — только две песни в однотомнике под редакцией М. Н. Розанова (Минск, 1939) — исключительно потому, что академик Розанов всегда был патологически глух к художественной стороне стихов. Остальное, за исключением потерянного куска начала, хранится в ЦГАЛИ и вряд ли когда-нибудь будет напечатано. Почему — об этом можно сказать словами В. М. Жирмунского в письме в издательство от 19 февраля 1934 года (л. 19 сл.), еще за год до окончания работы: «Перевод сделан большим поэтом, мастером русского стиха, но — мастером очень несозвучным оригиналу. Кузмин переводит в основном довольно точно, — но в другом стиле, в свойственном ему стиле интимной causerie, с капризными изломами синтаксиса разговорной речи, умолчаниями, делающими движение мысли не до конца понятным (заметим: это безукоризненная характеристика стиля и оригинальных стихов позднего Кузмина. — М. Г.), — отсутствует мужественная грубоватость, прямолинейный рационализм байроновского стиля». В другом письме, уже по завершении перевода и редактирования, Жирмунский уточняет (лето 1935, л. 51 сл.): «Главная беда — в манере, усвоенной М. А. Кузминым, — выбрасывать союзы, предлоги, местоимения и т. п., что придает многим строфам бессвязный, непонятный, загадочный прямо характер… Когда я брал на себя редактуру „Дон Жуана“, я, конечно, не думал, что мне придется редактировать стиль перевода, притом строчка за строчкой. Если бы я представлял себе, что придется делать, я бы не взялся за эту работу, так как, не будучи поэтом (преувеличение: на самом деле в молодости В. М. Жирмунский и писал, и печатал стихи. — М. Г.), я не могу исправлять Кузмина, которого очень ценю. Михаил Алексеевич вообще в этих вопросах человек очень мягкий и послушный, без претензий: он добровольно исправлял все места, которые я отмечал ему на листках (они у меня сохранились) (и некоторые имеются в архиве. — М. Г.), но нельзя исправить то, что является системой, принципом стиля на протяжении всех 15 000 строк!.. Сказать свое мнение М. А. Кузмину в сколько-нибудь откровенной и общей форме я не решился ввиду состояния его здоровья и зная, например, о том тяжелом впечатлении, которое произвела на него газетная критика его шекспировского перевода в статье Чуковского, после которой он заболел. Думаю, что издательству тоже не следует этого делать, тем более что он добросовестно (хотя, по-моему, малоуспешно) исправляет все те многочисленные частные дефекты, которые ему были указаны. Возможно, конечно, что я преувеличиваю…» и т. д.