Том 6

— Некоторые исследователи творчества Достоевского в течение многих лет говорят о болезненном восприятии действительности писателем и болезненном самовыражении в произведениях. Один литературовед некогда назвал даже их «снами Достоевского», самонадеянно угрожая пригвоздить все его творчество четырьмя ножками своего письменного стола, настолько якобы оно нереально… Вот и в дни 160-летнего юбилея великого художника появилось немало публикаций, где снова те же «сны», «кошмары», «болезненные галлюцинации», словно и не было настойчивых попыток взглянуть на творчество Достоевского уже прозревшими глазами…

— Что ж, Арсений Васильевич, от этой, мягко говоря, нелепости не избавишься в один день. Надо набраться терпения, чтобы каждый в конце концов понял, что Достоевский видел не сны, а чувствовал ожоги действительности и писал о них, мучаясь от невыносимой боли… Да, герои его преувеличены, как и должно быть в искусстве, до предела обострены их чувства. Они живут не любвишкой, а безоглядностью любви, не игральными страстишками, а страстью всепоглощающей. Им сродни не разочарования, а ненависть и раскаяние, они уходят не в монастырь, а в петлю. Какие уж тут сны! Это бесконечный поиск правды, справедливости, когда слезинка ребенка дороже всех богатств, как говорил Иван Карамазов…

— Достоевский ведь понимал, что русский человек только-только вырвался из крепостного рабства и несет в себе тяжкое бремя порожденное этим гнетом. Но для него тут самым главным было не проглядеть суть, характер народа. Достоевский верил в лучшие черты народа и брал, раскрывал русский характер в предельно заостренных ситуациях, не боясь испытать его на прочность. Не так ли, Юрий Васильевич?

— Да, это так. Он ведь не умилялся слезливо русским характером, подобно некоторым писателям из «народников». Он создавал Россию в согласии с действительностью, во всем жесточайшем круговороте идей того времени. Не случайно он с восхищением говорил, что в пушкинской поэзии «слышится вера в русский характер, вера в его необъятную духовную силу, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда на русского человека». И был убежден, что у России будет собственный путь в будущем, особый, неповторимый, способный дать новую жизнь всем на земле. Размышляя над русским характером, он приходил к мысли, что русские люди должны существовать не копируя нравы других народов, а беря все лучшее, что у них есть, и настойчиво, последовательно прокладывать собственный путь к братству человечества. Может, Достоевский и потому еще стал самым знаменитым писателем, что создал свою Россию, как Пушкин— свою, а Толстой — свою… У каждого из них в чем-то она была только своя… И в этом достоинство искусства, а они, гениальные мастера, должны были открыть именно свое, чтобы обессмертить Россию и себя…

— Но у него эта любовь не была любовью славословья, как пытаются утверждать некоторые критики, любовью неистового славянофила. Кстати сказать, с годами, переболев славянофильством, он верно и весьма критически оценивал это общественное течение. «Славянофилы, — замечает он в записных тетрадях, — нечто торжествующее, нечто вечно славящееся, а из-под этого проглядывает нечто ограниченное…» А в другом месте еще точнее и определеннее: «Все эти славянофильства и западничества — все это лишь одно великое недоразумение… Правда, исторически необходимое в просыпающемся русском сознании, но которое, конечно, исчезнет, когда русские люди взглянут прямо на вещи…»

— Действительно, Достоевский никакой ограниченностью на этот счет не страдал. Он писал, что если бы Петр Великий, западник, увидал славянофилов, наверное бы, их понял и сказал бы: «Вот птенцы моего гнезда, хотя, по-видимому, они против меня говорили». Мысль писателя о России, о славянах была гибкой, развивающейся. Он был убежден (уже в 70-е годы), что русские «настолько же русские, насколько и европейцы, всемирность и общечеловечность — вот назначение России».

— И такое время пришло. Разве можно всерьез говорить о славянофильстве и славянофилах, разве надо особо говорить о русском и русских, когда главная, подвижническая миссия и тяжесть во всех важнейших мировых событиях XX века легла на их плечи. Русский народ на протяжении века так потрудился для человечества, что вызвал самые сильные и противоречивые чувства у самых разных людей — и удивление, и восхищение, и горячую любовь, и жуткую, почти животную ненависть. Никто не остался равнодушным. Так что ему нет сегодня нужды привлекать к себе внимание славянофильством. В этом я глубоко убежден, Юрий Васильевич…