Том 6

— Вы правы, Достоевский еще тогда предвидел этот космический взлет родного народа. Он чувствовал могучие возможности славян, русских, способных пробить свой путь в будущее, мечтал об учении, которое будет признавать все личности, указывая идеал «всемирной души»… Но видел и пороки, об этом при всем при том тоже нельзя забывать, он видел, что русский человек склонен к самоуничижению, к неудержимому разгулу, случается — и к зависти, к тому же способен унизить другого, подчас чрезмерно горяч, нетерпелив, подчас желает получить то, чего достичь не способен… Это хоть и «наследие» тяжких рабских времен, однако и это было…

— Мне кажется, Юрий Васильевич, тут уместно привести размышления Достоевского об Обломове. «Русский человек, — писал Федор Михайлович, — много и часто грешит против любви; но и первый страдалец за это от себя. Он палач себе за это. Это самое характеристичное свойство русского человека. Обломову же было бы только мягко — это только лентяй, да еще вдобавок эгоист. Это даже и не русский человек. Это продукт петербургский. Он лентяй и барич, но и барич-то уже не русский, а петербургский…» Видите, как он точно, уже тогда, в самом начале нового зарождающегося буржуазного образа жизни, определил влияние петербургского машинного прогресса…

— Его герои, обживавшие города, где зарождалась буржуазная убежденность, что деньги не пахнут, конечно, испытывали это влияние. Достоевский считал, что техническая цивилизация начинается с разврата, жадности приобретения, зависти. Однако он не сводил все к золотому тельцу. Город действует на человека пагубно, действует па его инстинкты, но совсем не так, как раньше действовала природа. Что-то тут прибавилось, что-то изменилось — для Достоевского эти изменения в нравственности. Из противоречий духа совершают его герои преступления. Ими движет любовь, свобода, измена, честолюбие, страсть… Теперь же в литературе XX века преступления совершаются под знаком золотого тельца, в погоне за денежной властью над людьми, заботе об удобствах или во имя патологии «исключительности» — и только. Равноценная ли замена? Пожалуй, это даже не замена, а подмена… Свобода по Достоевскому — вовсе не вседозволенность…

— Достаточно вспомнить «Бесов». С какой прозорливостью он увидел в группке Ставрогина и Верховенского-младшего всю порочность претендующих ныне на вседозволенность «красных бригад», разных мастей террористов и фашистов, мафий, жаждущих повластвовать на миг. Он создал своего рода групповой портрет «божества в себе», не имеющего каких-либо серьезных политических идей и намерений.

— Да, да. Именно в «Бесах» Достоевский показал, что нарождающаяся буржуазная интеллигенция выделяет и такой вот слой фанатичных убийц, способных пролить и кровь младенцев, чтобы напомнить, что им позволено все… Ио хочу повторить, что свобода, по Достоевскому — это пе вседозволенность, а свобода в том, чтобы овладеть собой и своими стремлениями, направить их в русло нравственных общечеловеческих идей. Послужить людям добром. Мы, к сожалению, далеко еще не всё оценили и поняли в открытиях величайшего реформатора всемирной литературы.

Ясновидцы духа

— И все-таки критика, литературоведение долгие годы намеренно односторонне рассматривали творчество Достоевского, умышленно, до обидного нарочито противопоставляя ему Льва Николаевича Толстого. Так ведь это было, Юрий Васильевич? И началось это еще со времен, когда жили Достоевский и Толстой. Да и теперь то в одной, то в другой статье читаешь вдруг опять о якобы непримиримости этих великанов…

— Толстой и Достоевский — ясновидцы духа. Но если Толстой — ясновидец от плоти жизни, то Достоевский — ясновидец от страстей. Вместе с тем он видел в Толстом одного из своих учителей. Они оба сделали такие открытия в области духа и плоти, которые до сих пор в мировой литературе не подверглись никакому сомнению. Эти открытия явились неопровержимыми в самых сильных проявлениях человека — чувства и мысли. Идеал увеличения добра и любви, людского стремления отдать свое «я» всем и каждому — вот что им было дорого, вот что они лелеяли в мыслях и вот ради чего страдали их герои. Но ведь это и сегодня единственная человеческая надежда…

Так что они были и при жизни единомышленниками, хотя не были знакомы лично и никогда не встречались. Однако твердо знали, что их объединяет в жизни и литературе. Вероятно, был прав Достоевский, иронизируя, что тогдашние критики еще силились не понимать Пушкина. А в таком случае что уж говорить о наших современниках. Видно, это «непонимание» прочно сидит в умах любителей всяких схем, конструкций, параллелей и разрушений. Да, и давние и нынешние «нравоучители» не оставляют Достоевского в покое, им обязательно хочется в его жизни и его тексте выискать что-то уязвимо болезненное или реакционное, о чем бы они могли громогласно объявить в попытке снизить ценность им написанного…