Том 7. Книга 2. Дополнения к 1–7 томам. Рукою Есенина. Деловые бумаги. Афиши и программы вечеров

Летом, придя в издательство, Крученых встретил там одного из друзей Есенина — А. М. Сахарова. Узнав о книге Крученых, Сахаров стал доказывать, что выступление злостного критика не повредит Есенину; напротив, прибавит поэту лишнюю крупицу славы. Сахаров обещал переговорить по этому поводу с Есениным. Через некоторое время выяснилось, что Есенин ничего не имеет против выступления недоброжелательного критика, ничего не имеет против, если книга Крученых выйдет в “Современной России”.

Разговоры о книге Крученых тянулись до осени. “Современная Россия”, несмотря на согласие Есенина, считала книгу Крученых негодной.

В ноябре Крученых зашел в “Современную Россию”, встретил там Есенина и спросил, как он относится к факту напечатания книги, направленной против него? Есенин сказал, что он не имеет никакого морального права вмешиваться в личное дело Крученых; критика, разумеется, свободна; это настолько очевидно, что не стоит и разговаривать» (Восп., 1, 358).

...Устав О<бщест>ва... — См. коммент. к № 24 наст. подраздела.

...список членов... — См. № 26 наст. подраздела.

...протокол собрания. — См. № 24 наст. подраздела. См. также № 25, 29, 30 наст. подраздела и коммент. к ним.

28. Письмо в редакцию газеты «Правда». До 31 августа 1924 г.

Газ. «Правда», М., 1924, 31 авг., № 197.

Печатается по газетному тексту. Подлинник неизвестен.

Датируется в соответствии с временем публикации.

9 сент. в журн. «Новый зритель» (М., 1924, № 35, с. 16) появилось ответное письмо за подписями Р. Ивнева, А. Мариенгофа, М. Ройзмана, В. Шершеневича и Н. Эрдмана:

«Развязность и безответственность этого заявления вынуждает нас опровергнуть это заявление. Хотя С. Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинизма, но он никогда не являлся идеологом имажинизма, свидетельством чему является отсутствие у Есенина хотя бы одной теоретической статьи <см., однако, “Ключи Марии”>.

Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она ему была удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены как в соратнике.

После известного всем инцидента, завершившегося судом Ц. Б. журналистов над Есениным и К° <см. № I-32, II-20, III-24 наст. раздела и коммент. к ним>, у группы наметилось внутреннее расхождение с Есениным, и она принуждена была отмежеваться от него, что она и сделала, передав письмо заведующему лит. отделом “Известий” Б. В. Гиммельфарбу 15 мая с. г. <опубликовано не было; текст неизвестен>.

Есенин в нашем представлении безнадежно болен физически и психически, и это единственное оправдание его поступков. <...>

Таким образом, “роспуск” имажинизма является лишь лишним доказательством собственной распущенности Есенина» (Письма, 339–340).

Откликаясь на эти обвинения своих бывших «собратьев», Есенин писал сестре Екатерине из Тифлиса 17 сент. 1924 г.: «Как чувствуют себя и как ведут Мариенгоф с Ивневым. <...> этих бездарностей я не боюсь, что бы они ни делали. Мышиными зубами горы не подточишь». А через месяц, отвечая М. И. Лившиц, приславшей ему вырезку с письмом из «Нового зрителя», подчеркнул: «Не боюсь я этой мариенгофской твари и их подлости нисколечко. Ни лебедя, ни гуся вода не мочит» (наст. изд., т. 6).

Много лет спустя Р. Ивнев и М. Д. Ройзман задним числом попытались дезавуировать свое участие в составлении и подписании ответа Есенину. В связи с этим 20 мая 1965 г. Ивнев писал Ройзману:

«Большое спасибо за вырезку из журнала “Новый зритель”. Она открыла мне глаза на то, что творилось за нашей спиной! Ты, как бывший член секретариата “Ордена имажинистов” и как быв<ший> секретарь “Ассоциации вольнодумцев”, должен хорошо помнить, что бывали случаи, когда Мариенгоф подписывался за нас при отправлении “исходящих бумаг”, связанных с хозяйственной деятельностью по кафе “Стойло Пегаса”, но это делалось в исключительных случаях, когда, например, кого-нибудь из нас не было в Москве.

Но, к моему величайшему удивлению, я узнал (почти через полвека!!!): Мариенгоф расширил свои “права подписи” до того, что подписал за нас чудовищно нелепое письмо в редакцию “Зрителя” и “Известия”, которое было передано Гиммельфарбу. Я хорошо помню, что никогда не подписывал, да и не мог подписать этого бредового письма, даже если бы был в это время в Москве, а меня как раз в это время в Москве и не было.

В этом письме нагромождены такие дикие обвинения — и это от моего лица и от твоего лица, — о которых у меня и в мыслях не было. Уверен, что и у тебя также ничего подобного не мелькало в голове. И потом, как я мог осуждать Есенина за якобы антисемитский поступок, если я твердо знал, что он никогда не был антисемитом, иначе я бы не мог с ним сблизиться и подружиться, ибо не знаю ничего более отвратительного, чем это человеконенавистническое явление» (Ройзман, с. 244–245; печ. по: Письма, 519–520).