Том 7 (Вторая половина XV века, литература эпохи исторических размышлений)

Поях с собою братию, их же ми повеле, и преже со старцемъ бывшая ученика его Варсанофья, Зосиму и Малха. И мало тружьшиемся възвратихомся в монастырь, ничтоже усьпевше, понеже мног мятежь в душах имеюще. И обретох старца в кельи седяща. Тогда глагола ми: «Скоро пошли ко князю Михаилу,[388] чтобы ко мне сам не ехал, ни присылал никого ни о чем, понеже ино ми дело прииде».

Егда же приспе вечерни время, тогда не возможе нти с братиями на вечернее правило.[389] По отпущении же вечерни братиа приидоша къ келии старца уведети, что ради не приде в собор. Старець ни единому не повеле внити к себе, рекъ: «Въутрений день да сберутся вся братия». Такоже и на павечернее правило не возможе изыти. Мне же не отступающу его, рече бо ми: «В сий же день четверток имам пременитися немощи моея».

Мне же дивяшуся о необычных глаголехъ. Таже повеле ми павечерницу проглаголати,[390] таже отпусти мя ити в келию мою. Мне же не хотящу, едва изыдох. Тогда не обретох покоя всю нощь, но без сна пребывах, множицею и к келии старца прихождахъ в нощи и не смеях внити, понеже слышах его не спяща, но молящася. Ученику же его, юну сущу, ничтоже от сих ведящу, точию сну прилежащу.

Егда же бысть час утрени, тогда вжегъ свещу, поидох, понеже заповедь имам от старца преже многых летъ во время пениа приходити и часом времена являти. Повеле братии поити на утренее славословие, мне же повеле у себе полунощницу и завтреню проговорити,[391] сам же въставъ седеше, дондеже скончах.

Егда же бысть день, пятку сущу, тогда по молебном правиле священници и вся братиа приидоша благословитися и видети старца. Старець же повеле всем безъ возбранениа входити и начатъ съ братиею пращатися, старець же, въставъ, седеше.

Прилучи же ся в то время старець Кирилова монастыря,[392] ему же имя Дионисие, художествомъ часовникъ. Тогда и тьй влезе съ братьею прощение прияти. Дионисию же много молящуся, дабы его благословилъ рукою старець, ему же и слышати не хотящу. Много же стужаще о сем. Тогда, оскръбився, рече старец: «Что от мене, господине старець, отъ грешна человека ищеши благословениа и помощи? Я самъ въ час сей требую многы молитвы и помощи!» Ему же изшедшу, старець же пакы воспомяну й, глагола: «Что сему старцу на мысли? Я сежю, сам себе не могу помощи, а он от мене рукы требеаше».

Братии же всей собравшимся, и немощным, и слепотою стражющимъ, и по прощении не хотящим отити. Старець же понуди отъити когождо в келью свою. Бе же тогда братии числом 95. Мне же не отступающу от старца ни на мал час, старець же о всем млъчаше, разве точью молитву Иисусову непрестанно глаголаше.[393]

Егда же приспе час литургии, приде священник благословитися по обычаю, понеже обычай имеють священници на всяк день благословятися у старца, в келью приходяще. Священник же поиде на божественую службу. Самъ же начать облачитится в ризы своя, понеже хотяше ити въ святую церковь къ божественей службе, мне же ему с братьею во всем помогающу.

Егда же свершися святая литургиа, взем святыя дары,[394] изыде из церкве, братиямъ его провожающимъ, шествуя с посохом, опочивая мало, не дадяше себе свершене прикоснутися братии или водити весма, но со многымъ опасением приближахомся ему.

Егда же бысть въ келии, отпусти братию, сам же взлеже немощи ради. Мне же оставшу у старца, аще о чемъ помянет. Ничто же о пищи рече, точью повеле ми сыты,[395] мало воды сладчае, дати себе жажди ради. Отнелиже разболеся, ничто вкуси.

По мале часе присла князь Михайло Андреевичь диакона своего уведети, что ради не повеле ему старець у себе быти, якоже рех преже, и что прилучися старцу. Мне же сказавшу, что князь присла, ему же ничтоже отвещавшу, точию отпустити повеле: «Несть ему у мене ни о чем дела».

В то же время привезоша грамоты от предела тферьскаго да деньги золотые; мне же явившу ему, он же повеле к себе внити пришедшим. Аз жеж, взем грамоты и деньги, принесох в келью к старцу, таже явих ему: «Азъ прочту грамоты пред тобою». Старець же не повеле прочести, повеле отдати принесшим. Мне же глаголющю: «Повели мне взяти, нам то надобе», — старець же оскорбися на мя и запрети ми, рек сице: «Ты возмешь — ино то я взял».

Обычай же имеше стрець всегда Пречистые имя нарицати и надежу имети, и рече: «Еще, брате, у Пречистой есть братии что пити и ести. Они прислали не моея ради пользы, но от мене, грешьнаго, требуют молитвы и прощения, а я, видите, самъ наипаче во время се требую молитвы и прощения».

Аз же ничтоже ино рех, точью прощения прося о всем, и отпустих я отъ монастыря со всемъ. И испытах ихъ, о нейже вещи приидоша, и вся тако суть, якоже ми старець рече.

Обычай же бе старцу: егда кто от братии в немощь впадаше, тогда старець прихожаше к брату и воспоминаше ему последнее покаание и святых даровъ причащение. О себе же ничтоже о сих глаголаше, нам же дивящимся, еда како в забвение приде о сихъ старець.