Том 7 (Вторая половина XV века, литература эпохи исторических размышлений)

Аз же, взем запечатано послание, принесох кь старцу и сказах ему вся подробну реченная посланым. Старец же ми рече: «Отдай то послание пакы принесшему, да отнесеть пославшему: уже к тому ничтоже требую отъ мира сего, ниже чести желаю, ниже страха от мира сего боюся». Аз же рех ему: «Вемъ и азъ о тебе сия тако суть, но Бога ради намъ полезное сотвори, понеже хощет князь великий; о сем оскръбитися, не разгневи его!» Старець же паки рече ми: «Истину вам глаголю — не разгневите Единого, ничтоже вам успееть гневъ человечьскый. Аще ли же Единого разгневите, еже есть Христосъ, никтоже вам помощи может. А человекъ, аще и разгневается, пакы смирится». Аз же не смеях ничтоже рещи, точью изшед рех ему вся предреченая и послание отдах; он же, и не хотя, скоро изыде изъ монастыря и с посланием.

Въ то же время приспе посланый от матери великого князя, христолюбивые и благочестивые великие княгини Марии,[407] понеже велику веру имеше кь Пречистые монастырю и любовь кь своему богомольцу, старцу Пафнотью, якоже инъ никтоже. Аще и не бе преже такова, но добродетелию старцевою усугуби сторицею преложение свое на благое къ старцу со истинным покаянием. Таже и от великие княгини Софьи грекини[408] приспе посланый с посланиемъ, еще же и деньги златые приносить.

Мне же старьцу возвестившу, старець же никако от принесеных взяти повеле, паче же оскорбися многаго ради стужения. Множае же азъ оскорбихся, молву творя старцу, пришедшимъ на се нудящим мя по слову посылающих. Аз же, изшед от старца, отпустих ихъ и со златом. Не токмо же от князя и от княгини, но и от прочего народа, отъ боляр же и от простых, со всех странъ приходящих, мы же о сих ничтоже старцу рещи смеяхом, понеже искусихомся от предиреченных.

Пакы же приидох кь старцу, тогда рех ему: «Добре неможешь, государь Пафнотей?» Старець же рече ми: «Ни так ни сякъ, видиши, брате, сам; боле не могу, понеже изнеможение телесное приде, а выше силы ничтоже ощущаю от болезний».

От пищи же ничтоже вкушааше: питаем бо бе Божиею благодатию. Аще и повелить что устроити на въкушение, егда же принесена будуть, тогда сладце похваляше и глаголаше братии: «Ядите, а я съ вами, понеже добра суть», — видящим, яко бы рещи по Лествичнику,[409] чревообьястна себе показоваше.

Пища же его бе всегда братнее угожение, сам же всегда худейшая избираше. Не ткъмо о пищи, но и келейное устроение вся непотребна. Еще же и ризы его, мантия, ряска, овчая кожа, сандалия ни единому от просящих потребна быша.

Беседа же его вся проста, сладце беседоваше не токмо братиям, но и мирьскымъ и странным. Не по человекоугодию, но по Божию закону вся глаголаше, паче же делы творяше. Не устыдеся никогдаже лица княжска или болярска, ни приносом богатых умягчися когда, но сильным крепко закону соблюдение глаголаше и заповедем Божиимъ. Простым же тако же беседоваше, братию нарицаше. Никтоже от беседы его изыде скорбенъ когда, многымъ же и сердечьныя тайны беседою отвръзаше, они же отходяще, чюдящеся, славляху Бога, прославляющаго своя угодникы.

И что много глаголю? Аще сия вся по единому начьну изчитати, не довлееть ми все время живота моего, но сиа вся совокупивъ, вькратце реку: ничимже скуден бе в добродетелех дивный сей муж древних святыхъ, глаголю же Феодосиа, Савы и прочих святыхъ.[410]

Пакы же нощи наставши, прежереченный братъ Варсонофье вжизаеть по обычаю свещникъ, старцу же сего не требующу, якоже преже рех, но намъ не терпящим светило душь наших во тме оставити. Мне же малаго ради покоя отшедшу въ келью, пакы помале възвратихся кь старцу, обретох его неспяща, Иисусову молитву глаголюща, брата же седяща и дремлюща. Аз же възвестих старцу часъ утрени, он же братиям въ соборе по обычаю вся повеле сверьшати, мне же повеле у себе обычьная правити, якоже всегда обычай ему беше.

Понеделнику же наставшу, во время божественыя службы, пакы старець въ святую Божию церковь шествуя со многым трудом, братиям помогающимъ. По свершении божественыя службы братьям вьпрашающим, аще что похощеть вкусити. Старцу же не хотящу, токмо мало исьпиваше сыти, якоже преже рех.

Егда же упокоися мало старець, аз же от многых помыслъ борим, како хощеть после старца быти строение монастырьское, понеже старець ничтоже о сих глаголеть, аще вопрошю его о семъ или ни, таже сотворих молитву, ему же отвещавшу «Аминь». Тогда начах со умилениемъ глаголати.

Въспросъ Инокентиев: «Государь Пафнотей! Повели при своемъ животе написати завещание о монастырьском строении: какъ братии по тебе жити и кому игумену быти повелиши?»

Старцу же молчащу.