Том 7 (Вторая половина XV века, литература эпохи исторических размышлений)

По мале часе приде церковный служитель, глаголя: «Время вечерни приближися». Нам же глаголющим, старець начатъ осязати ризы своя. Мне же вьпросившу: «Камо хощешь изыти, еда нужи ради коея?», — ему же рекшу: «Имам ити къ вечерни». Начахом старца облачити в ризы его, таже взят посох свой, нам же спомогающим ему со обою страну, не дадяше старець приимати за руце, развее за ризы помогахом ему.

Егда же приде въ церковь, тогда ста на своем месте, аз же ему уготових седалище. Старець же, на посох руце положь, таже главу преклонивъ, стояше. Егда же братия начаша стихиры пети,[396] тогда старець начатъ пети съ братиею по обычаю. Обычай же имеше старець ни единого стиха мимоити с молчаниемъ, но всегда пояше съ братиею. Егда же случашеся не услышати ему стиха или коего слова вь стихе, тогда повелеваше кононарху[397] пакы възвращатися множицею и повторяше стихы, дабы известно разумелъ.

Скончане же бывши вечерни, наченьшу священнику понахиду,[398] понеже предание святых отець по обычаю церковному в пяток вечеръ всегда помяновение о усопших бываеть. Братиа хотяще старца в келью вести, ему же не хотящу, рече бо: «Азъ требую паче слышети, понеже мне нужнейше, к тому не возмогу слышати». Братиа же начаша пети «Блажени непорочни». Старець же усердно припеваяше братьямъ, якоже братиамъ мнети, еда како легчае ему бысть.

По скончании правила излезе старець из церкве. Идущу же ему в келью, священници же и прочая братия шествують по старце, провожающе. Егда же приде въ келью, тогда отпусти всехъ съ благословениемъ и прощением и самъ у всехъ простися. Мне же и иному брату, именем Варсонофию, не отлучающуся ни единого часа. Старцу же взлегшу изнеможения ради телеснаго, намъ же безмолствующим, и по мале часе приде паномаръ,[399] прося благословения на павечернее правило. Старець братиямъ повеле пети, сам же не возможе поити, мне повеле у себе проговорити павечерницу.

По соборнемъ отпетии пакы приде Арсение. Аз же рех ему: «Азъ иду въ келью, ты же возми светилник, възжи да поседи у старца, дондеже прииду». Обычай же бе старцу никогдаже по павечернемъ правиле свеще или светилнику горети, но всегда в нощи молитву творяше, множицею же седя усыпаше, вервицу в руках держаше,[400] Иисусову молитву глаголаше. Егда же възженъ бысть светилникъ, старець же во изнеможени лежаше, аз же, приемъ благословение, идох в келью мою малаго ради покоя.

Едва уснух от многых помыслъ о старце, пакы же съкоро убудився, въстах и идох в келью старца. Старец же лежаше, молитву творяше. Аз же, сотворь молитву, възвестих ему утрьни час. Старець же не возможе поити, аз же глаголахъ ему полунощьницу и прочее правило, он же, въставъ, седеше, моляшеся.

Егда же бысть день, обычай же бе многолетный старцу на всякъ день молбены пети, или праздникъ или простъ день, — иногда дващи, множицею и три случашеся, — братия же начаша пети въ соборе, мне же повеле у себе проговорити канон[401] Иисусовъ, таже Пречистой похвалный. Егда же изглаголахъ, тогда мало умлъчах, таже с тихостию въставъ, начах себе часы глаголати.[402] Старець же, въставъ, седеше. Аз же въпросихъ: «Что ради въставъ седиши? Еда вонъ хощеши изыти?» Ему же рекшу: «Сего ради сежю, — ты часы глаголеши, а мне лежать?» Мне же удивльшуся великому трезвению блаженаго.

Помале же начать понуждати на божественую службу. Аз же възвестих служителю церковному. Старець же начат облачитися в ризы своя, нам же спомогающим ему. Старцу же пришедшу въ церковь, стоящю же ему на обычном месте. Егда же свершися божественая служба, старцу по обычаю вземшу святыа доры, излезе изъ церкве.

Егда же бысть в келии, аз же уготовах ему малы потребы, еда како вкусити восхощет. Отнелиже разболеся, ничтоже вкуси, разве воды мало медом услажены, едва познаватися сыте, меду же кислего или квасу никакоже вкуси. Мне же понужающу вкусити немощи ради, старець же рече ми: «Не токмо не полезно есть, но и пагубно пианому умрети».

Мартирию же диакону сущу, тогда по старцеву благословению имущу службу на трапезе представляти мед и пиво братьям. Тогда ему пришедшу благословитися у старца, что повелить братии взяти на трапезу пити, старець же повеле ему мед лучший всегда взимати на трапезу, рекъ сице: «Братиа да пьють, после мене миряне то попиють». Аз же рех ему: «Днесь и сам вкуси, понеже субота есть, еще же Пятдесятница».[403] Старець же ми рече: «И азъ вем, что субота и 50-ница, но писано въ правилехъ: “Аще и велика нужа будет, ино три дни попоститися болящему причащения ради святых тайнъ”. Мене же видиши немощна суща. Аще Господь сподобит и пречистая Богомати, заутра хощю причаститися святым тайнам».

Мы же почюдихомся великому его опасению: преже помышляхом, якоже напреди рекох, еда како в забвение приде о сих старец, а онъ отнелиже разболеся, от того часа посту прилежаше, а нам ничтоже о сих яви.

Таже братию отпусти в трапезу ити на обед, сам же мало упокоися немощи ради. Братии же заповеда, да не стужають ему ни о чемъ, дондеже сподобится божественаго причащения святых даров.