Том 8. Литературные портреты, очерки

Меня водил знакомить с букинистами молодой французский писатель и поэт, очаровательный человек, коммунист Пьер Гамарра. Пьер Гамарра — уроженец Тулузы. Он был застенчив, как школьник, трогательно ласков, но очень строг в своих литературных оценках.

После посещения букинистов он показал мне здание библиотеки Мазарини. Оно заросло плющом так густо, будто на плечи этого старинного дома была накинута зеленая шуба.

Потом в узенькой улочке он показал мне дом, где живет Пикассо, — очень тесный и небогатый дом, где, должно быть, кроме Пикассо, жили только одни студенты.

Перед нашим отъездом из Парижа Гамарра зашел к нам в гостиницу, и мы подарили ему, кроме книг, еще большую банку с паюсной икрой и при этом смутились. Гамарра сказал, что до тех пор он только слышал об этой замечательной русской икре, но вот его жена один раз даже видела эту икру и несколько раз рассказывала об этом ему и мальчикам-сыновьям.

Он засмеялся, и, глядя на него, на его худое милое лицо и старый, но чистый костюм, я понял, что во Франции писательский путь к признанию не менее труден, чем во всех остальных странах, не считая, конечно, нашей страны. У нас, пожалуй, он даже слишком легок и прост.

Я совершенно не собираюсь передать в этих беглых заметках облик Парижа. Я был в нем мимоходом. Самое главное, что я вывез из этого изумительного города, — любовь к нему и желание изучать его все больше и больше.

Для этого нужно много времени, а его никогда не хватает. Времени всегда остается в обрез именно тогда, когда мы встречаемся с интереснейшими местами, людьми или явлениями.

Для познания Парижа, равно как и всего мира, человеку нужно свободное сердце, ясный разум, доброжелательство к другим народам и, конечно, отсутствие бахвальства и самомнения.

Нужно сердце, не отягченное недоверием и страхом, и разум, не знающий пристрастия и скептицизма. Люди, ищущие поводов для недовольства, никогда не узнают простой истины, что в конечном счете жизнь хороша.

Я был в Париже так недолго, что не имею права говорить о нем больше, чем сказано здесь. Но я оставил в нем частицу своего сердца. Это обстоятельство в какой-то мере может оправдать мои короткие заметки.

Париж существует как нечто цельное, огромное, залитое дымным солнечным светом, сверкающее блеском окон, витрин, листвы, головокружительно высокой голубизной неба и зеленью тех парков, где всегда пахнет весной — сначала подлинной, а потом той, что сочится с запахом фиалок из теплиц, цветочных киосков и кафе.

Говорят, этот запах можно услышать в Париже даже в сырые зимние дни.

В Версаль я попал в трескучий от сухих листьев сентябрьский день. Розоватый, едва тронутый линялым золотом дым подымался над кущами деревьев и отражался в застывшей воде бассейнов.

Где-то за спиной, разрастаясь и затихая, накатывался парижский прибой. Он усыплял немногочисленных посетителей версальских садов. Они дремали на легких деревянных скамьях, подставляя лица затушеванному туманом солнцу.

Вообще Версаль несколько запущен и довольно пустынен. Все покрыто налетом старости. Мутноватые стекла, почернелая позолота рам, изумительные по рисунку, по потерявшие блеск паркеты, легкая запыленность статуй, мебели и радужных стекол, неподвижность воздуха в залах — воздуха старого, сухого, пахнущего лаком, вода бассейнов, как бы подернутая тончайшей паутиной, — все это свидетельствует, что у правительства Франции не хватает средств, чтобы содержать в порядке эти величественные, единственные в мире ансамбли тронных и бальных зал, шелковых гостиных, зеркальных галерей, садов, террас, нарядных капелл и мраморных лестниц.

Даже на знаменитом столе, где был подписан после первой мировой войны Версальский мирный договор, лежит пыль. Под ней тускло проступает великолепный узор инкрустации.

При взгляде на этот стол начинаешь понимать реактивный полет времени за последние годы. 

Время в разные эпохи движется с разной быстротой. Во всяком случае, за последние сорок лет его движение стало молниеносным. Каждое пятилетие сделалось равным целому веку недавней идиллической жизни. Полет времени настолько головокружителен, что наше сознание отстает от него.

У правительства не хватает денег, чтобы поддерживать Версаль. Значительная часть ухода за Версалем падает на плечи частных лиц. Существует Общество охраны Версаля. Денег у этого общества мало. Оно устраивает в летние месяцы концерты и спектакли, используя в качестве декораций пышные залы и галереи Версаля.

Во время этих вечерних спектаклей Версаль как бы воскресает в прежней нарядности н озаряется тысячами огней.

Весь доход от этих спектаклей идет на содержание и реставрацию Версаля. В эту работу вложено много бесплатного труда художников, скульпторов, позолотчиков, резчиков по камню, мебельщиков и людей других профессий, связанных с сохранением Версаля.

Все эти люди — скромные патриоты. Если бы не они, то Версаль постепенно превратился бы в руины.