Том 8. Под крышкой гроба

— Там стоят Кросс и Шейла Макмиллан. Он что-то не очень доволен предстоящими съемками.

— А сделать ничего не может.

— Не может, поскольку твои братья одобрили сделку.

Пальцы Моны сжали мою руку.

— Неужели это все ты заварил?

— Служу обществу.

— Песик, с каким удовольствием я бы уложила тебя в постельку рядом с собой.

— Мона, разве я похож на плюшевого мишку?

— Ты почище электродрели!

— Ну, мать, ты даешь!

— Ты родился не в свое время, Дог, ошибся веком.

— Да ты прорицательница!

— Это самое приятное из всего, что я слышала за последнюю неделю. И это чистая правда. А теперь будь паинькой, забирай свою куколку и смывайся отсюда. В нашу сторону смотрит айсберг, и по некоторым приметам это не сулит ничего хорошего.

— Кто это?

— Шейла Макмиллан. Старая кошка вроде меня читает приметы не хуже одного знакомого барбоса.

Сказываются годы. Я устал, мне все надоело, ко всему пропал интерес. Я думал, я свободен, но не могу вырваться. Многие погибли, и я был свидетелем. Я продержался дольше других. Наступает моя последняя игра. За спиной никого, рассчитывать не на кого. Бей, Келли! Твоя очередь, Келли.

— О чем задумался? — спросила Шэрон.

— О том, какого черта ты разгуливаешь голая.

— Я вполне прилично одета по сравнению с дамами на сегодняшнем вечере.

— Да уж нечего сказать, в эту шифоновую ночную рубашку, под которой ни нитки? Весь низ просвечивает.

— Нравится? — поддразнивая, усмехнулась Шэрон.

— Более чем, невинность ты моя.

Шэрон подала мне чашку кофе, положила сахар и добавила молоко. Устроившись напротив меня, она перекинула ногу на ногу и посмотрела смеющимися глазами.

— Сколько у тебя было женщин, Дог?

— Много.

— А невинных?

— Несколько.

— А сколько?

— Будет тебе. Такие вопросы задаешь…

— Ну, приблизительно.

— Дюжина. Я девушками специально не занимаюсь. Чистая случайность.

— Это больно?

— Да я-то почем знаю!

— А они кричат?

Я отхлебнул кофе, обжег рот и полез за сигаретой.

— Они все визжат от восторга, когда я их трахаю. — Может, хоть это угомонит ее ненадолго, подумал я, но нет.

— Я имею в виду в первый раз.

— Нет. Когда девушка оказывается нетронутой, я использую классическую технику. Я в этом деле знаток, и если они и кричат, то только требуя добавки. Больше я тебе ничего не скажу. С какой стати я буду готовить тебя для другого.

— А я тоже знаю разные приемчики.

— Слышал, как ты рассказывала Раулю.

— Ревнуешь?

— С чего это? Дело твое. Что до меня, то я предпочитаю полное взаимопонимание. Почему бы твоему парню не трахнуть тебя, и дело с концом?

— Возможно, он умер, — она сказала это так просто, что мне следовало раньше догадаться.

— В армии?

— Да.

— В загранке?

Шэрон кивнула и глотнула кофе.

— Когда ты его видела в последний раз?

— В тот день, когда он уходил на войну. Мы обручились в этот же день. У нас не было времени, и он дал мне это. — Она подняла руку со своим дешевеньким колечком.

— Прости, малыш.

— Ничего.

— Любила его?

— Я его всегда люблю.

— Письма получала?

— Нет.

— Сколько же ты собираешься его ждать?

— Пока не буду уверена, что он умер.

— Боюсь, у него осталось мало времени, — сказал я, поднимаясь со стула.

— Да, я знаю.

За окном прогремел гром, я подошел и посмотрел вниз, на разбухший город, расползшийся подо мной. Фары прошивали темноту, гудки требовали освободить проезд, а крохотные точки сновали между светофорами, подчиняясь командам «Иди» и «Стой», суетясь, словно мыши, попавшие в бетонный лабиринт города.

— Когда начинается подготовительная работа в Линтоне? — поинтересовался я.

— Поиски натуры начнутся в конце недели.

— Ты тоже поедешь?

— Придется.

— Старый дом на Мондо Бич…

— Да?

— Я буду там.

— Дог…

Обернувшись, я увидел ее стоящей у кресла, ночная сорочка лежала у ног. У меня внутри все затрепетало от этой неотразимой наготы. Через мгновение ощущение прошло. В сумеречном свете блестели ее зубы: то ли она улыбалась, то ли смеялась. Скорее всего, смеялась. Схватив плащ и шляпу, я направился к двери.

На улице все еще шел дождь. Странный город, думал я, расположился только в двух направлениях — вверх-вниз и поперек, как сетка на военной карте. Он не разошелся кругами, как Лондон, не разрастался как попало, стиснутый самим собой, как Рим, Париж или Мадрид… Нью-Йорк бесконечно тянулся на север, юг, запад и восток, и когда планировщики почти забывали о направлении, появлялись названия Вилледж, или Бруклин, или еще что-нибудь. Но когда произносили «город», это всегда означало Манхэттен, голову всемирного спрута, царство компьютеров, хранилище сокровищ и денег, где обретались и баснословные богачи, и жалкие бедняки и где куча идиотов, стараясь заполучить голоса избирателей, обещала сделать бедных богатыми, а богатых бедными, не понимая, что достичь этого абсолютно невозможно. И сколько ни надрывайся и ни ори, ты, гражданин, либо богат, либо беден и никуда от этого не уйдешь. Бедняки стараются отобрать, а богачи не отдать, как всякий умный человек. Это — как мертвые и живые: одним суждено умереть, другим — жить.