Том 9 (Конец XIV - первая половина XVI века, подъем общественного значения литературы)

Въ всечестномъ убо граде семъ бысть некый мужь,[588] многъ въ всякой премудрости внешней, и еже по нас священномъ богословии учитель велик, и пръвый сущих тамо сказателей, егоже имя не познах ниже бо слышах когда у кого. Сей сицевый и толь чюденъ и преименитъ мужъ, растлъкуя, якоже оному обычай, своимъ учеником блаженаго апостола Павла богословьскыя гласы, надменъ бывъ мыслию от вселшагося в немъ многоученаго разума, изыде «велеречие, — по Писанию рещи, — от устъ»[589] его, и глагола, не обинуяся: «Сицево богословное речение ниже самъ Павелъ възможе достизати и изъяснити, якоже азъ». Оле безумнаго оного велеречия, и дръзости, и многолетнаго неразумия! Како не разуме Спасово спасително завещание, глаголющее: «Несть ученикъ паче учителя своего»; и пакы: «Довлееть ученику, да будет якоже учитель его»?[590] Но аще и онъ забы Владычняго сего завещания, но Божий суд, иже всегда гръдымъ противляется, не замедли, но абие его достиже, и мертва его абие показа, и безгласна сътвори бывшаго преже велегласна и велеречива; и онъ убо мертвъ уже и безгласенъ являшеся на учителнем своемъ седалищи. Прилучившии же ся тогда ту мнози числом оного ученикы, ужасни и пристрашни бывше о случившемся по воли всяко неумытнаго Судии, снемше его оттуда и на одре преклонше, въ церковь его отнесошя и обычными пении съвръшаемых над мертвым скончявше. О страшнаго слышания: умерый оживе и, сед на одре, възопи: «Поставленъ есмь предъ Судиею». И, сие рекъ, пакы мертвъ възлеже без дыхания и без гласа. Предстоящим же и ужасающимся о бывшем необычномъ зрении и слухе и еже «Господи помилуй» и съ страхом зелным въпиющим на много время, пакы умерый, оживъ, глагола: «Испытанъ есть». И пакы умерый възлеже на одре, и пакы болши страхъ предстоящим, излишний ужасъ, и: «Погребание не спешим, — глаголютъ, — услышим, что конець необычнаго сего зрения». Пакы умерый, оживъ, последний глас испусти, рекъ: «Осужен есм». И к тому не приложи ожити и глаголати. Таковъ бысть конець пресловутому оному казателю, и такова въздаания безумнаго оного възнесения, преслушавшаго божественаго проповедника, глаголющаго: «Разумъ убо кичить, а любви съзидаеть».[591]

Оттоле убо ученици его, мнози суще числомъ, и благородни, и пребогати юношя, зазревше маловременных красных суетнаго сего жития, и тщаниа излишняго еже о учениих, и славу суетную, прибываемую имъ от них — вся сия презревше и оплювавше, отрекошася единомыслиемъ всех житейскых печалей, и, своя стяжания и имения убогым и нужным раздавше по евангельской заповеди, устремишася единодушно на место далече, идеже манастырь съоруживше себе, и мала стяжанища монастырю отделивше на прокръмление себе, иночьское житие възлюбишя, правило и меру нову себе, не всякому удобь съвръшаему, уставивше такову: въ своей келии комуждо ихъ жити единому, не происходящу выну и небеседна, молчание любяща съвръшено не токмо у себе, но и въ уставленых в церкви събраний, кротостию многою и млъчаниемъ съвръшати сих Богови, ничто же отнудь житейско глаголающих меж себе; ясти же комуждо въ своей келии приносимая ему общимъ ихъ служебником, не дверию оного лазящим к нему — сие бо отречеся отнюдь, но въ еже подле двери деланом окне положити уставленая имъ брашна, не якова кождо въжделееть, но якова убо настоятель ихъ указалъ строителю обители;[592] събирати же ся имъ въ трапезу по вся недели и по вся нарочиты праздникы. За кождую келиею их садець малъ на мало имъ прохлажение, и кладезець малъ под самымъ окном, и черпало медяно есть, в келиях же ихъ ничто же ино обрящеши, разве мало книгъ и яже носит рубища. Где у нихъ особно некое желаемо брашно, или питие, или овощь некый, или что ино, наслажающе грътань? Где у них стяжание сребра и злата? Где у них празднословие, или скврънословие, или смех безвремененъ и безчиненъ? Пияньство же и преизлишие сладкых ядений ниже слышится у них; сребролюбие же, лихоимание, и росты, и лукавый нравъ мръзко у них и проклято слышание; одеяния же из власяна и вся бела, чистоту жития ихъ и пребывания образующа; лжа же, и ослушание, и прекословие исчезошя вся у них в конець. Где у них отметание обетъ, их же дашя Богови, внегда стригошя влася? Никакоже убо обрящиши, много трудився! Но ниже ину обитель по прехожению частому знають, — якоже мы преходимь бесчинно и кроме обетъ нашихъ от обители нашея ко иной, легкостию ума нашего, преслушающе Бога и Спаса нашего, повелевающаго намъ своимъ Евангелием: «В ню же аще храмину внидете, в той пребывайте, донде же изыдете»,[593] и не преходите от храмины въ храмину. Что к симъ отвещаимъ мы страшному и неумытному Судии? Глаголеть бо сице яве и отрицателне: «Всякъ, слышай словеса моя сия и не творит я, уподобится мужу бую»,[594] и прочая, явлена суть всякому. Безответни убо есме и буи у него възмнимся акы без ума преступающе святыя заповеди его.