И действительно, когда я проснулся и посмотрел на часы, оказалось, что было всего половина восьмого, что мой сон продолжался ровно один час и что у меня состояние безутешительной болезненной ясности, в каком – от осознанной безнадежности – предпринимаются те ребяческие шаги и произносятся те беспомощно-стыдные слова, из-за которых потом краснеешь в течение долгих лет. Пьянство исчезло совершенно, однако безволие, в нем сказавшееся и к нему направившее, вызванное недавней злосчастной и всё раскрывшей карточной игрой, усиленное предательской вашей хитростью перед вчерашней поездкой к Вильчевским и окончательно во мне утвержденное беспредельно-жестокой плохой уверенностью, неистовая одержимость безволием мною целиком овладела и меня безостановочно вела (несмотря на сохранение головной ясности) к непонятно-блаженному самораспусканию, наконец-то не стесненному волей, к нетерпеливому, грозному и всё убыстряющемуся безумию: я, должно быть, испытывал то, что испытывает буйный помешанный, который бьется головой об стену и с точностью знает, как он бесповоротно себя губит, но который остановиться уже не может. Самое бессмысленное в таком состоянии было бы отправиться к вам – и я немедленно решил именно к вам сейчас же отправиться. Полусознательно подчиняясь тысячекратной утренней привычке, я зашнуровал туфли, вычистил зубы, побрился, хотя это и задерживало нашу встречу и представлялось ничтожным рядом со смертельной моей потребностью скорее очутиться около вас, – а затем, на последние деньги, в такси (не всё ли равно, что будет после встречи и разговора) я помчался к вашему дому. К вам в комнату, не постучав, я буквально ворвался с разбегу – вы крепко спали, порозовевшая от сна и ошеломляюще свежая и невинная. Впрочем, на шее, на груди, на щеках виднелись отчетливые следы краски, вовсе уж не такие невинные: по крайней мере, в их происхождении сомневаться было нельзя – ваша краска, ваши губы, его губы. Из-за шума, мною нарочно поднятого, вы тихонько приоткрыли глаза – неудивленная и неожиданно добрая, – что-то поняли, подтянули одеяло к подбородку и с извиняющейся улыбкой мне сказали:
– Я дико пьяна. Марк Осипович напился до того, что мы еле-еле отвезли его домой. Простите, милый, мне до смерти хочется спать. Посидите спокойненько, я немного еще посплю.