Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

— Ты давеча говорилъ, — приставала къ нему одна молодая духоборка въ моемъ присутствіи, — что въ писаніи сказано: «Всякій человѣкъ долженъ трудиться»?..

— Конечно, сказано! — подхватилъ Геліеръ съ полемическимъ оттѣнкомъ въ голосѣ.

— Ну, такъ на тебѣ топоръ, наруби намъ дровъ! — и она совала ему въ руки длинную американскую сѣкиру, ручка которой приходилась ему подъ самое плечо.

— Языкомъ-то всякій могетъ, — сентенціозно прибавляла она, — а матушка-ладонь весь міръ кормитъ.

Въ концѣ концовъ неугомонный проповѣдникъ отказался отъ всякой надежды пріобрѣсти какое-нибудь вліяніе въ этой нераскаянной средѣ и собирался перенести свою дѣятельность къ сосѣднимъ русинамъ, уніатамъ или православнымъ, духовныя потребности которыхъ были предоставлены на произволъ судьбы и которые въ болѣе глухихъ мѣстахъ не знали даже, у кого крестить ребенка, одинаково колеблясь между ирландскимъ католическимъ патеромъ и англійскимъ пасторомъ, тоже бритымъ и вдобавокъ одѣтымъ вмѣсто рясы во фракъ и манишку съ бѣлымъ галстухомъ. Въ ихъ средѣ онъ могъ разсчитывать на вѣрную ловитву, особенно при посредствѣ церковноприходской школы, которую духоборы такъ непривѣтливо отвергли.

Армянинъ былъ упрямѣе.

— Не хотятъ слухать, не надо! — говорилъ онъ. — На что мнѣ глупыя духоборскія уши? Я уйду въ лѣсъ и буду разговаривать деревамъ.

Впрочемъ, его интересы постепенно отвлекались въ другую сторону. Онъ пріобрѣлъ себѣ ферму и присматривалъ на границѣ Духоборіи обширный участокъ для будущей армянской колоніи, о которой говорила мнѣ г-жа Казабова въ Виннипегѣ. Коварный Ваня Подовинниковъ однако продолжалъ водить дружбу съ обоими миссіонерами. Онъ скоро удостовѣрился, что между ихъ воззрѣніями существуетъ ощутительная разница, и въ разговорахъ тотчасъ же принимался противопоставлять ихъ взаимные аргументы, прикрываясь полнѣйшимъ безличіемъ и желаніемъ воспринять истину. Иногда проповѣдники не выдерживали и вступали въ прямой споръ, особенно по вопросу о свободной волѣ и предопредѣленіи. Оба они принимались горячиться и сыпать аргументами, уже совершенно не обращая вниманія на чистоту слога. Получалась неописуемая сцена, назидательная съ своемъ родѣ, разумѣется, въ нѣсколько неожиданномъ направленіи.

Почти каждый день вмѣстѣ съ Ваней мы обходили городъ, посѣщали лавки и банки, желѣзнодорожную станцію и почту. Русскій элементъ вездѣ занималъ выдающееся мѣсто. Во всѣхъ лавкахъ приказчики говорили по-русски, даже ирландцы и чистокровные канадцы. Повсюду встрѣчались великоруссы, русины, хохлы, — духоборы, баптисты, православные и уніаты. Нерѣдко попадались также люди довольно загадочнаго вида. Такъ, однажды мы встрѣтили въ лавкѣ высокаго мужика въ большихъ сапогахъ и сѣромъ суконномъ азямѣ. Борода у него была русая, лопатой, и веселые сѣрые глазки. По выраженію ихъ я какъ-то сразу призналъ въ немъ соотечественника. Впрочемъ, и съ лавочникомъ онъ объяснялся широкимъ русскимъ нарѣчіемъ, вкуснымъ и полнозвучнымъ и даже нѣсколько поющимъ, на московскій манеръ. Мы разговорились.

— А вы какой губерніи, землячокъ? — задалъ я мирный и стереотипный вопросъ.

— А я — татаринъ съ Крыма! — спокойно отвѣтилъ мужикъ.

Я думалъ, что онъ шутитъ, но мужикъ стоялъ на своемъ.

— Ей Богу, татаринъ! — настаивалъ онъ. — Мухаметъ съ Крыму. Даже и отецъ мой, и дѣдъ были изъ мухаметанцевъ.

Ваня, впрочемъ, предположилъ, что «мухаметанецъ» кривитъ душой.

— Должно быть, у тебя такая вѣра, что людямъ сказать стыдно, — замѣтилъ онъ насмѣшливо, — то ты и повернулъ на мухаметанъ. У тебя и носъ заструганъ не по-мухаметански.

Алдоша Поповъ разговаривалъ и спорилъ со мной усерднѣе всѣхъ. Онъ былъ человѣкъ совсѣмъ другого типа, съ болѣе тонкой нервной организаціей, чѣмъ у Вани. Лѣтами онъ былъ моложе, ему не могло быть больше 35-ти лѣтъ. У него были свѣтло-русыя кудри и большіе свѣтлые глаза, которые свѣтились страннымъ блѣдно-голубымъ блескомъ. Такіе глаза и такой взглядъ я потомъ часто встрѣчалъ среди этой причудливой общины и научился узнавать по нимъ ригористовъ, въ родѣ описанныхъ прежде «голыхъ» и «искателей слободнаго пути». Лицомъ Алдоша напомнилъ мнѣ одного дорогого друга, котораго я оставилъ лѣтъ пять тому назадъ, въ арктическихъ широтахъ и который съ тѣхъ поръ рѣшилъ свою судьбу просто и ясно и теперь спитъ на уединенномъ кладбищѣ въ далекомъ сѣверномъ захолустьѣ. Мой другъ принадлежалъ къ другой великой вѣтви славянской расы, но Алдоша походилъ на него почти до странности.

Даже интонаціи его голоса были тѣ же самыя, и по временамъ, слушая его безпокойные выкрики, мнѣ казалось, что мертвый возсталъ изъ гроба и пришелъ ко мнѣ, чтобы поговорить о новыхъ и странныхъ вещахъ, которымъ научился по ту сторону невѣдомаго.

Какъ сказано выше, Алдоша былъ ригористомъ. Онъ, однако, не участвовалъ ни въ одномъ изъ духоборскихъ «походовъ».

— Зачѣмъ? — говорилъ онъ. — Эта проповѣдь — для надсмѣянія. Да и чего проповѣдывать? Я самъ не знаю.